Галерея понесла убытки, хмуро сказала Варгас, когда я позвонил, ваши работы провисели в моем зале впустую, хотя я потратилась на рецензии. Я выполнила свою часть договора, больше мне не звоните. Еще бы она не выполнила!
В феврале я пришел в ее кабинет и сказал, что у меня есть информация, которая стоит дороже денег. И что я хочу железный зал на неделю. Пресса и фуршет за ее счет. Услышав, что речь идет о Понти, она пожала плечами, но я вспомнил, как играл в покер с марокканцами в общежитии, сделал крепкое лицо, и она попалась.
Пораскинь я мозгами, мог бы поискать покупателя на темной стороне луны. Сказал бы, что работы Шандро остались у меня со студенческих времен, что они ранние, забытые, пролежали в подвале двадцать лет. Купили бы со скидкой, знатоков на луне хватает. Но нет, мне нужны были цветы и поцелуи, как дебютантке на провинциальном балу. Мне нужна была слава, которую он мне задолжал.
В феврале, когда Варгас отправила холсты обратно на грузовом такси, я понял, что просчитался. Стоило поставить мою подпись, как публика сплюнула и отвернулась. Подпись – это страховка, закладная квитанция, практически вексель. Бодрийяр оказался прав! Ценность переносится с момента красоты на уникальность художника и его жеста. Сказано, как хлыстом ударено.
Прошло недели две, я затеял уборку в студии, нашел рамы, которые еще в ноябре прислали из галереи, и отставил в сторону, чтобы предложить их старьевщику. От худого должника хоть мешок мякины. Портрет славянки я решил оставить, на него могли найтись покупатели. Остальные семь холстов, жалкие, заклейменные моей подписью, будто браганские овцы, стояли у стены. Они провисели в железном зале всю неделю, и – ни одного красного кружка, ни одной доброжелательной строчки! А ведь это лучшее, что сделал Понти, в этой серии он прыгнул выше своей головы.
Я свернул работы в рулон, завернул в старое покрывало и обвязал проволокой, чтобы снести в подвал. Потом я стал думать, как бы половчее спустить громоздкий рулон по узким ступенькам, прикидывал так и этак, и вдруг хлопнул себя по коленям и засмеялся.
Я понял, что сделаю с этим стадом. Зачем пропадать такому добротному холсту, правда, Шандро? Я сделаю с ними то же, что ты сделал с моим видом на колокольню Клеригуш, примерно четверть века тому назад. Помнишь, старичок, как ты шлепал синие кляксы, будто куски торфа, будто начинку из сливового пирога, будто пощечины – хлесь! хлесь!
А потом сказал, что купишь мне холст.
Иван
Уборщица, стоявшая под дверью с ведром, ткнула пальцем в табличку feminino и прогремела внутрь, где ее ожидала корзина мокрых бумажных полотенец. Я вышел в зал «Макдоналдса», жирный запах еды стоял там, как дым над пожарищем, но я даже бургера купить не мог. Гудящий голод заполнил мне голову, я быстро вышел на бульвар и вдохнул осеннюю горечь и бензин.
Сегодня шестое ноября, среда. Значит, я закончу десятого января, вечером. Как писал один русский писатель своей жене, играть надо много времени, много дней, довольствуясь малым и не бросаясь насильно на шанс!
Я бросился в воду, как китайский божок Куй-син, только у божка было ужасное лицо, а я хорош, как кукурузный початок, если верить девчонке с портового склада. Теперь на моем лице ровно блестят непроницаемые покерные глаза, будто две бойницы в стене крепости, эти глаза я заработал в царстве мертвых, сегодня я их испробую на деле, во время осады.
В восемь вечера я надену одолженные у Мендеша вещи и пойду в салон на руа Беко, где я когда-то проводил беспросветные дни. Ходил вокруг стола, сжимая ставочку в потном кулаке, смотрел на вытертое сукно, на головы, склонившиеся над ним, на быстрые белые руки крупье, а сесть с людьми не мог. Хорошо, что весной макао нашел, а то бы задохнулся.
Не помню, чем я Лизе поклялся – то ли водами Стикса, то ли куском железа, как древние фокейцы, но теперь клятва потеряла свою силу, и я, как говорил Стивен Д., уже не тот я, что занимал у вас фунт. Но второе обещание я намерен сдержать: я сам отправлю девочку в академию, иначе у нее не хватит куража. А у меня этого куража хоть ложкой ешь.
Пощупаем удачу в хорошо знакомом месте, там даже галстук не нужен. Первая ставка лежит у меня в пакетике из-под арахиса, всю осень пакетик был засунут за портрет мадонны с лампадой, которую для Оскара давно не зажигали.
В макао не поеду. Собаки – это не везение, а знание, а мне нужен чистый, беспримесный, искрящийся фарт, от которого мерзнут ноздри и волосы наполняются электричеством. А потом я поем.
Радин. Пятница
Портовое кафе выплеснуло на улицу двух посетителей и обрывок музыки, которую Радин не опознал. Даже не знаю, что меня больше бесит, думал он, сворачивая к таможне, рыдания на улице, зубные щетки или крушение музыки. Каталонец сказал, что все вернется разом, как только произойдет клац-клац, он показал этот клац-клац, растопырив пальцы и положив правую ладонь на левую.
В одном из переулков его облаял маленький пудель, в другом попалась тетка с корзиной, из которой торчали стрелы молодого лука, больше в квартале не было ни души. Забегаловка Рене была закрыта, бутылка в витрине не вращалась, огни не мерцали. Придется подождать.
Некоторое время Радин стоял в тени деревьев, разглядывая свой новый квартал. Солнце еще накаляло брусчатку, но тучи уже собрались над холмом, и сиеста подходила к концу. Скоро ставни распахнутся, хозяева кафе выставят плетеные стулья, зеленщик вынесет ящики с помидорами, и улица заполнится народом. Моя улица и мой дом, белый в синюю полоску, обдуваемый двумя ветрами: речным и океанским.
Что я скажу бармену: на год или на полгода? Футбольный выигрыш, который я принесу вместо денег, наверное, здорово развеселит Рене, он примется показывать билет посетителям, и те соберутся у стойки, причмокивая языками и произнося обычное Uau! Não pode ser!
Сначала зайду в дом, проверю воду, свет, осмотрю все при свете дня. Поднявшись на крыльцо, Радин еще раз оглядел улицу, вставил ключ в замок, покрутил ручку и вдруг понял, что дверь не заперта. Он толкнул дверь плечом и вошел.
В доме не было ни души, слабый свет проникал сквозь пунктирные щели в ставнях. Радин впустую пощелкал выключателем, опустился на колени, нашарил на полу свою сумку, вынул фонарь и вспомнил, что он разрядился еще в прошлый раз. Пришлось включить телефон и держать его над головой.
В первую секунду ему показалось, что кто-то низко склонился над раковиной, но это был умывальник на стене, потом он увидел черную лужу крови на полу, а потом – человека, сидевшего в кресле, в синем свете его поникшая голова казалась ослепительно белой.
– Гарай! – не сдержался Радин, подходя к креслу, телефон описывал круги по комнате, высвечивая то потолок, то голые стены, в конце концов он совладал с рукой и направил свет на человека.
В кресле сидел незнакомец, а то, что показалось Радину кровью, было жидкостью, вылившейся из бутылки, лежавшей на полу. Незнакомец подмигнул и сложил губы трубочкой, призывая к поцелую. Радин шарахнулся в сторону, наткнулся на стол и застыл, вытянув телефон перед собой, словно оружие.
