Гнев охватил мою мать, когда отец умирал от рака. Однажды днем, когда мы сидели по разные стороны отцовской кровати, при упоминании чего-то вполне заурядного, но связанного с деньгами, мать вдруг сжала свои тонкие наманикюренные пальцы в кулак и попыталась ударить меня в лицо. Я успела схватить ее за запястье, но она замахнулась с такой силой, что моя рука оставила синяк у нее на коже. Отец заставил меня извиниться перед ней.
Но к горностаю, который убил ту, кого я любила, я не испытывала ни малейшей злости.
Передо мной был один из самых мелких хищников в мире. Но вся свирепость диких охотников – львов, тигров, росомах – сконцентрировалась в этом существе, которое весит меньше 250 грамм. Быстрый, как молния, горностай может все: и подпрыгнуть в воздух, чтобы схватить птицу прямо на лету, и преследовать лемминга в норе. Он умеет плавать, лазить по деревьям и одним укусом в шею убивает животное, во много раз превосходящее его размерами, – чтобы потом утащить его тушу. Горностай ест от пяти до десяти раз в день. Чтобы выжить в неволе, ему требуется количество еды, составляющее от четверти до трети его веса, а в дикой природе – гораздо больше, особенно зимой, когда холодно. Сердца этих маленьких зверьков бьются со скоростью почти 400 ударов в минуту. Неудивительно, что они убивают все, что могут, при каждом удобном случае. Они великолепны в своей неукротимой свирепости.
И вдруг я поняла кое-что важное о своей матери. По-своему она была такой же свирепой, как этот горностай. Она была единственным ребенком в семье почтальона и ледовоза в маленьком городке в Арканзасе. Против нее оказалось многое: она была бедна, она жила в сельской местности и она была женщиной. И все же в те времена, когда девушкам было очень сложно получить образование и еще сложнее рассчитывать на интересную жизнь, она научилась летать на самолете, поступила в колледж, стала лучшей выпускницей курса, устроилась на работу в ФБР и вышла замуж за армейского офицера. Она выросла в доме, где цыплята копошились в грязи на земляном полу кухни. Иногда ей приходилось ради пропитания охотиться на белок с дробовиком, который сохранился с тех времен и стоял в углу шкафа в спальне в каждом доме, где жила моя семья. Но благодаря силе воли и интеллекту она сумела изменить все: армия дала ей прислугу, которая убиралась в доме и подстригала лужайку; повара, который готовил на ее званых вечерах. В распоряжении ее мужа были служебная машина, яхта и самолет. Ребенком я всегда считала отца, героя войны, имевшего награды и выжившего в Батаанском марше смерти
[4], примером отваги и упорства, но пример матери помог мне вырасти с верой в то, что если кто-то другой сумел чего-то добиться, то этого обязательно добьюсь и я. Ее достижения были своего рода подвигом, как была им и смелость горностая, убившего мою курицу.
В начале того года мать умерла от рака поджелудочной железы. Когда она бесстрашно испустила последний вздох в больнице в Вирджинии, я была с ней рядом и держала ее за руку. С тех пор как врачи в Форт-Бельворе поставили ей смертельный диагноз, она ни разу не заплакала и не пожаловалась. И глядя в пронзительно-черные глаза горностая, я поняла, как я восхищалась своей матерью и как сильно я скучаю по ней.
Горностай смотрел на меня секунд тридцать, а затем снова скрылся в дыре. Мне очень хотелось побежать в дом и позвать Говарда, чтобы он тоже увидел зверька. Но будет ли крошечный хищник все еще там, когда я вернусь? Я положила курицу на то же место, где нашла ее, и понеслась за Говардом. Вместе мы вернулись в курятник. Я снова взялась за тушку. И снова горностай высунул голову из норы. Его черные глазки, сверкающие на белоснежной морде, бесстрашно уставились на нас.
Даже несмотря на трагичность произошедшего с курицей, мы были впечатлены не меньше, чем если бы в то рождественское утро нас посетил ангел. Когда ангел явился пастухам в Вифлееме, те «убоялись страхом великим». В детстве эта фраза всегда удивляла меня. В моей Библии с картинками ангелы выглядели как красивые дамы в ночных рубашках и с крыльями, а на нашей рождественской елке они всегда играли на арфах или трубили в трубы. Способность летать, конечно, впечатляет, но ничто в этих ангелах не испугало бы меня, даже когда я была маленькой. Однако теперь, когда я более глубоко задумалась над этими словами Писания, мне стало ясно, что ангелы были похожи, скорее, на нашего рождественского горностая: великолепные и грозные в своей чистоте, силе, славе и совершенстве.
В нашем хлеву нам было явлено чудо, как когда-то пастухам, которые пришли на поклонение в другой хлев. Только наше рождественское благословение не спустилось с небес, а выбралось из норы в земле. С ослепительно белым мехом, бешеным пульсом и таким же бешеным аппетитом горностай был воплощением самой жизни. Как чиркнувшая спичка прогоняет тьму, так появление этого существа не оставило места для гнева в моем сердце, ибо оно трепетало в благоговейном страхе и было омыто елеем прощения.
Глава 6
Тэсс
Большую часть нашей совместной жизни Тэсс постоянно отрывала нас от работы, чтобы подарить нам радость.
После утренней прогулки, во время которой мы кормили Кристофера и курочек, она могла около часа спокойно посидеть в моем или Говарда кабинете. А потом решала, что достаточно. И на коленях у работающего человека вдруг появлялся мяч или фрисби. Это означало, что пора идти на улицу играть.
Конечно, бывало, что непрошеное вторжение обслюнявленной собачьей игрушки оказывалось некстати, например если в это время шла работа над важным эпизодом или в голове как раз возникла новая идея. Однако игра если и откладывалась, то ненадолго. Потому что по целому ряду причин для нас не было более увлекательного, жизнеутверждающего и важного занятия, чем поиграть с нашей веселой и активной бордер-колли.
Игра с Тэсс означала, что проявить внимание надо будет ко всем. Выходя во двор вместе с собакой, я или Говард непременно должны были пообщаться и с другими животными. Кристофер, почуяв наше присутствие, начинал звать нас: «Ух. Ух! УХ!» Он требовал, чтобы мы его погладили, угостили зерном, яблочком или объедками либо выпустили погулять на привязи. Дамочки толпились вокруг нас, присаживаясь на корточки, чтобы их погладили, взяли на руки и поцеловали.
К счастью, если действовать быстро, можно было проделывать все это между бросками, потому что Тэсс любила, чтобы мяч или фрисби забрасывали ооочень далекооо. Говард мог отправить диск в полет на несколько десятков метров. У меня так не получалось. К тому же я не отличалась меткостью. И все же Тэсс ловила все, что мы бросали, независимо от того, кто и как это делал. Говард называл ее «настоящей Золотой перчаткой». Она никогда не выбирала себе фаворитов. Если мы гуляли вместе или с гостями, она всегда чередовала людей, принося игрушку сначала одному, потом другому. Я думаю, она так любила играть, что была уверена: мы тоже любим это не меньше, чем она, – и поэтому старалась по справедливости дать поиграть всем. Никто не должен был оставаться в стороне. И если, пока мы оба работали, Тэсс звала Говарда поиграть раньше, значит, часом позже она выбирала меня.
