«Примерно в 11 – удивительное событие, – записала я в своем полевом дневнике. – Следопыты вернулись с проехидной! Эндемик Новой Гвинеи, это еще один оживший персонаж Доктора Сьюза – толстенький, пушистый, на подушковидном теле всего несколько шипов; у него прелестные крошечные черные глазки, задние ноги выглядят так, будто их вставили задом наперед, а трубчатая морда такая длинная, что он буквально спотыкается о нее, когда двигается».
Наш гость, похоже, ничуть не испугался, когда его поймали, и сразу же после того, как его выпустили из мешка следопыта, начал исследовать все вокруг, а потом попытался с помощью своих сильных передних лап продырявить стену нашей полевой кухни, сделанную из связанных вместе стволов молодых деревьев. Он погрузил свой нос в землю, словно это была вода, а потом просочился сквозь стену – легко, как дым. Когда я осторожно коснулась его спины, он не отпрянул. Оказалось, что его угольно-черный мех удивительно мягок, хотя несколько шипов цвета слоновой кости были довольно острыми. Возможно, именно это придавало ему уверенности. Тем не менее мы не хотели злоупотреблять его обществом. И хотя за ним можно было бы с восхищением наблюдать целую вечность, пофотографировав и поснимав его на видео минут десять, мы вернули его в мешок из-под кофе, в котором он был доставлен домой.
«Не прошло и нескольких минут после визита проехидны, как другая команда следопытов принесла нам кускуса! – продолжает мой полевой дневник. – Это пухлое плюшевое создание с огромными карими глазами, шерстью темно-коричневой, если не считать белоснежного животика, розовых лапок и розового голого кончика цепкого хвоста».
На каждом шагу мы встречали следы пребывания редких, удивительных животных с невероятными телами, фантастическими способностями и восхитительными названиями. Ехидны – один из двух видов яйцекладущих млекопитающих на Земле (другой – утконос). Кускусы – самые крупные опоссумы в мире, весом до шести килограммов, ведущие ночной образ жизни. Других животных мы не видели, но находили их гнезда, запасы и норы. Так, один раз мы наткнулись на холмик из растительных остатков, где птица большеног размером с курицу выкопала гнездо, в котором могла бы уместиться малолитражка, и использовала тепло, выделяемое компостом, для высиживания яиц. (Да, самец ухаживает за ними, по мере необходимости регулируя температуру за счет того, что роет охлаждающие вентиляционные отверстия.) На лужайках возле лагеря мы обнаружили норы, выкопанные филандерами – похожими на кенгуру пушистыми зверьками с тревожно поворачивающимися в разные стороны ушками и коротенькими толстенькими хвостами. А следопыты сообщили, что видели возле лагеря Dorcopsis – крошечных кенгуру с мордочками как у газели.
Этот мир дождевого леса был полон жизни, как нигде. В отличие от тропических лесов Амазонии и других, где мне доводилось бывать, здесь не водилось ни москитов (для них тут слишком холодно), ни кусачих муравьев, ни ядовитых змей, ни пауков или скорпионов. Хотя Васаунон был полон обитателей, все они казались не только не опасными, но даже доброжелательными.
Каждый день приносил новый, восхитительный сюрприз: земляника у тропинки, микроорхидеи размером меньше булавочной головки, падающие звезды по вечерам. И люди вокруг меня были замечательными: из Соединенных Штатов, Новой Зеландии, Австралии и Папуа – Новой Гвинеи. Трое из нас дружили и до поездки, но к концу первой недели друзьями стали все. Следопытов и ученых, местных жителей и иностранцев, будь то служитель зоопарка, художник или исследователь, – всех нас объединяла непростая задача изучения этого девственного тропического леса ради того, чтобы защитить и сохранить его.
Жизнь в лагере не всегда была легкой. Корни деревьев так и норовили попасться под ноги. Одежда не высыхала. По утрам и вечерам изо рта вырывались облачка пара. Свернувшись калачиком в спальном мешке, я спала в одежде, но все равно к утру замерзала. Зато наша работа была важной, отношения друг с другом – теплыми, а все, что окружало нас, – поистине волшебным.
Однажды рано утром мы почувствовали, что земля дрожит. Это было землетрясение, которое не причинило нам никакого вреда. На самом деле эта дрожь подействовала на меня даже жизнеутверждающе. «Земля кажется здесь только что рожденной, – написала я в своем полевом дневнике. – Неудивительно, что мы иногда чувствуем, как бьется ее расплавленное лавовое сердце».
Первого апреля, едва проснувшись, Лайза сказала мне, что сегодня, она чувствует, будет удачный день. Мы обе старались вставать пораньше, чтобы посмотреть, как следопыты отправляются на поиски древесных кенгуру. На меня произвело большое впечатление то, с какой добротой эти люди относились не только к жителям Запада (за головами которых некогда охотились племена Новой Гвинеи), но и к животным, чьи шкуры украшали их парадные одежды и чье мясо они ели меньше поколения назад.
Лайза стирала белье, а я мыла посуду в ручье, когда в 8:35 мы получили сообщение: «Древесные кенгуру! Двое!» Мы подумали, что это должны быть мать и детеныш, и побежали за следопытом, который сказал нам на ток-писине, креольском языке, самом распространенном в Новой Гвинее, что они оба сидят на дереве неподалеку. Может показаться, что снять животных с деревьев нереально, но следопыты точно знают, как это сделать. Сначала надо построить вокруг дерева небольшую ограду. Затем один следопыт взбирается на соседнее дерево, и кенгуру спрыгивает со своей ветки на землю, где другие следопыты хватают его за сильный хвост и быстро запихивают в мешок из-под кофе.
Когда мы вернулись в лагерь, выяснилось, что «малыш» – на самом деле взрослый самец. Следопыты застукали двух древесных кенгуру во время романтического свидания! Впервые Лайзе удастся надеть радиоошейник на взрослого самца.
– Это просто чудо! – воскликнула она.
– Первый в мире самец Матши с радиоошейником! – сказал ее новогвинейский студент. – Исторический момент!
Ветеринар дал древесным кенгуру легкий наркоз, чтобы можно было осмотреть их, не пугая еще больше, и надеть на них ошейники. Первой была самка цвета тропической орхидеи, с длинным золотистым хвостом и темной полосой на спине. Ее блестящие изогнутые когти, идеально подходящие для лазания по деревьям, были охряного цвета. Я не удержалась и погладила ее мех, как когда-то гладила шерсть Тэсс. Он был мягкий, как облачко.
Пока кенгуру, уже в ошейниках, ждали утра в большом травяном загоне, мы все думали, как их назвать. Но Лайза уже решила: Кристофер и Тэсс.
Мы шли к тому месту, где должны были выпустить их, и мои ботинки успели потяжелеть на несколько килограммов от грязи. У меня в голове, в ритме каждого шага, звенели и прыгали имена: Тэсс, Крис, Тэсс, Крис. Сколько раз за те 14 лет, что я провела со своей свиньей и собакой, мне довелось произнести эти драгоценные слова? С момента их смерти один лишь звук этих имен, как стрела, поражал меня в самое сердце. Но теперь все было по-другому. Тэсс. Крис. Тэсс. Крис. Повторение их имен стало песнопением, мантрой, молитвой – призывом с благодарностью вспоминать своих любимых, который как нельзя лучше настраивал на предстоящий торжественный момент.
