Я поняла, что мне не нужны данные, собранные об эму. Я просто хочу быть рядом с ними.
Полгода работы без оплаты – это много. С самого начала я планировала через полгода вернуться в США. Скоро я соберу свою палатку и поеду жить в домик, который Говард снял для нас в маленьком городке в Нью-Гэмпшире.
За пять дней до отъезда из заповедника я нашла своих эму сидящими рядом с их любимыми зарослями дикой горчицы. При моем приближении Порченая Нога повернулся в мою сторону, а затем две другие головы поднялись и тоже повернулись ко мне. Думаю, что они сидели, потому что был сильный ветер, сбивающий с ног. Я легла на живот, чтобы не бороться с ветром, и смотрела, как они набирают полные клювы дикой горчицы и чистят себе перья. Ветер стих, и к полудню мы двинулись в путь, направляясь к тому месту, где я впервые увидела их. Мы пересекли море колючек. Перешли через главную дорогу заповедника. Мимо проехал грузовик, но они не испугались. Я подошла к Черной Голове на десять метров и взглянула ему прямо в глаза. Потом посмотрела на Голошеего и Порченую Ногу. Никогда прежде я не видела их такими спокойными. И подумала: сегодня ночью?
Она будет безлунной. Неужели я наконец увижу их спящими?
Даже в сумерках никто не стал убегать прочь от меня. Мы вместе вошли в густой кустарник, где я раньше не бывала. В темноте я видела только Порченую Ногу метрах в пятнадцати от себя. За те месяцы, что мы были знакомы, рана его зажила, но я всегда испытывала к нему особую нежность, и его доверие, то, что он позволил мне приблизиться к нему в темноте, очень много значило для меня. Я слышала шаги Голошеего и Черной Головы.
Я не могла видеть ни свои записи, ни часы. Даже звезды были скрыты за облаками. Но я услышала, как птицы садятся. Глухой удар – они опустились на колени. Еще один – на грудь. Мне было слышно, хотя и не видно, все, что они делали: шарканье их огромных ног, звук, с которым они перебирали клювами перья. А потом наступила тишина. Я больше не беспокоилась о сборе данных. Важно было то, что мы в темноте и безопасности и мы вместе, когда они спят.
День до отъезда я провела с эму от рассвета до заката. Как бы ни хотелось мне вернуться к Говарду, снова увидеть своих хорьков и неразлучников, встретиться со всеми друзьями, я была убита горем оттого, что мне предстояло покинуть эму. Если бы только я могла рассказать им, как много они мне дали: умиротворение, такое же, как то, которое они испытывали, когда чистили свои перья; восторг, такой же бурный, как их танец на ветру; удовлетворение, такое же полное, как чувство сытости от омелы.
Я многое узнала в австралийском буше, начиная с того, как надо изучать поведение животных, и заканчивая тем, как пи́сать на улице, чтобы не намочить себе ботинки. Прожив в буше полгода, я поняла, что никогда уже не смогу натянуть на себя колготки и пойти работать в офис под началом босса. Теперь я знала, что всю оставшуюся жизнь буду писать о животных, куда бы меня ни привели их истории. Молли, которая когда-то спасла мне жизнь, указала мне и мое предназначение. А эму позволили сделать вместе с ними первые шаги по этому пути.
Собранные мною сведения об эму были новы, но не содержали в себе ничего сенсационного. Я не нашла птиц, использующих орудия труда или ведущих войну против других групп эму, как это обнаружила Джейн Гудолл, изучая шимпанзе. Однако в последние часы работы с эму я поняла кое-что, что оказалось крайне важно для меня как для писателя. Чтобы начать понимать жизнь какого бы то ни было животного, требуются не только любознательность, опыт и логика. Для этого нужна внутренняя связь, такая же, какая была у меня с Молли. И поэтому мне необходимо открыть не только ум, но и сердце.
Глава 3
Кристофер Хогвуд
В Нью-Гэмпшире мы с Говардом устроились прекрасно. Нам полюбились его леса и болота, его короткое жаркое лето, пылающая листвой осень и сверкающие снегом зимы. Мы оба работали на фрилансе: чтобы написать статью о гигантских насекомых и опоссумах, я съездила в Новую Зеландию, на Гавайях и в Калифорнии общалась с исследователями языка животных, а еще я вела колонку о природе для «Бостон Глоб». Говард регулярно писал для исторических и архитектурных журналов и разных газет. Мы быстро подружились с парой постарше, у которой арендовали маленький домик в городке Нью-Ипсвич рядом с главной улицей. А когда наша библиотека и архивы перестали там помещаться, переехали в Хэнкок, небольшой город неподалеку, на половину фермерского дома, рассчитанного на две семьи, с тремя гектарами земли. Там были ручей, хлев и огороженное поле. После гарнизонного детства с частыми переездами я почувствовала, что наконец-то обрела дом.
Мы отпраздновали публикацию первой книги Говарда «Космополис» о городах будущего. Я заключала контракт на свою первую книгу, в которой собиралась написать о героинях моего детства – приматологах Джейн Гудолл, Дайан Фосси и Бируте Галдикас – и планировала поехать для этого в Восточную Африку и на Борнео. Наконец, мы поженились: свадьба прошла на ферме наших друзей в присутствии 30 человек, четырех лошадей, трех кошек, собаки и новорожденного жеребенка.
Но внезапно все изменилось.
Дом, в котором мы жили, выставили на продажу. Издатель разорвал со мной контракт на книгу. Я все равно поехала в Африку, где за два месяца объездила три страны, но в конце Джейн Гудолл так и не смогла встретиться со мной в своем лагере, как обещала. Таким образом я осталась на мели и, что еще хуже, без сцены, необходимой для первой главы. Но самое ужасное, что мой папа, мой герой, умирал от рака легких. Я чувствовала, что теряю почти все: наш дом, мою книгу, отца.
В общем, это было не самое подходящее время для того, чтобы завести животное, тем более такое, какого мы никогда раньше не держали. И тем не менее в серый мартовский день, один из тех, когда вся машина забрызгана грязью, летящей из-под колес, а нестаявший снег похож на мокрые скомканные салфетки, мы ехали по грунтовой дороге к нашему временному дому, а на коленях у меня в обувной коробке лежал чахленький черно-белый пятнистый поросенок.
Взять его предложил Говард. Я была в Вирджинии, ухаживала там за отцом, когда из соседнего города позвонили наши друзья-фермеры. Их свиноматки произвели той весной рекордное количество поросят, в том числе очень мелких. Но самый маленький из них был вдвое меньше остальных. Он был болен всеми болезнями на свете: у него гноились глазки, он страдал от глистов и поноса. Друзья называли его «пятнистое нечто». Этот заморыш нуждался в таком количестве тепла и заботы, какого фермеры просто не могли ему дать. Кроме того, даже если бы он выздоровел, кому нужна на забой мелкая свинья? А всех его сородичей ждала именно такая участь. Не могли бы мы взять его?
