Сестра Литтон приехала за ним на санитарной машине. Она постоянно навещала его, пока он был у Гиббона, — приезжала в свои выходные, которые бывали каждые две недели, и привозила в сумке термос с какао. Через некоторое время она начала привозить ему нескончаемые объявления о без вести пропавших. Вместе они просматривали их — отчаянные мольбы родителей и жен, разыскивающих дорогих им людей. Они ждали, что в каком-нибудь из этих объявлений всплывет имя — его имя. Но объявлений были тысячи во множестве разных газет; просмотреть их все было невозможно. На этих страницах им удавалось найти только беспросветную печаль.
Джонс по предложению Арнольда продолжил бывать с сестрой Литтон в разных местах, если не восстанавливался в тот момент после сеанса. И эти прогулки стали веселее. Они вдвоем обычно садились на поезда, шедшие в сторону Лондона, в разные части страны или к побережью, надеясь, что где-нибудь им попадется вид, звук или запах, который станет той искрой, что поможет его памяти заработать. Джонс был близок к чему-то подобному в Виндзоре. Они шли вдоль реки по травянистому берегу, мимо купающихся в лучах летнего солнца ив. Джонс сосредоточенно рассматривал восьмерки гребцов, отмечая, как ловко их весла рассекают воду, и его охватило теплое чувство причастности.
— Да? — с готовностью поддержала его сестра Литтон, и на ее розовом лице под соломенной шляпкой отразилось волнение. — Может, еще что-то?
Ему бы очень хотелось, чтобы было что-то еще, причем не только ради себя, но и ради нее.
Но ничего такого не было.
И вот он снова здесь, в 5-м королевском.
Ждет.
Арнольд еще не объявлял пациентам о закрытии госпиталя. Рассказав об этом Джонсу однажды дождливым днем у себя в кабинете, он попросил его пока больше никому не говорить, чтобы не волновать зря.
— Обо всех позаботятся, — сказал Арнольд и зашевелился в скрипучем кресле, чтобы взять чашку с чаем. — У нас еще почти год до того, как это случится, и никого не вышвырнут просто на улицу. Много других госпиталей продолжит работать. А я сам уезжаю в Суонси, — он посмотрел на Джонса из-за своей чашки, — и надеюсь, что вас с собой мне брать не придется.
Джонс тоже на это надеялся.
— А что будет с медсестрами? — спросил он, думая в этот момент не о Поппи (она наконец-то отстала от него как раз перед его отъездом в 1918-м, а потом ее застукали на месте преступления с капитаном кавалерии, который, может, и забыл, как ездить на лошади, но кое-что все же помнил), а о сестре Литтон. У нее, как он теперь знал, не было родителей, а также не осталось ни брата, ни жениха. Только скромное жилье в родном Норфолке, где, по ее признанию, она и проводила в одиночестве все свои отпуска.
— Им мы тоже найдем работу, — пообещал Арнольд. — И ответственность за сестру Литтон лежит не на вас.
— Но у меня такое чувство, что на мне, — возразил Джонс.
И дело было даже не в том, сколько она для него сделала, хотя он был ей за это от души благодарен; его беспокоило, что являлось тому причиной. «Она говорила мне, что вы напоминаете ей младшего брата», — обмолвился как-то Арнольд. Джонс этого не забыл. И чем лучше он узнавал сестру Литтон, тем больнее воспринимал ее одиночество. Ему была невыносима мысль, что бедной женщине придется лишиться всего, что у нее есть, покинуть место, которое стало ей домом, и начать все заново где-то еще. Эмма Литтон со своим какао, добрым сердцем, попытками с самого начала помочь бедняге Эрнесту и периодическими отпусками в моменты, когда ей было уже невмоготу справляться со скорбью из-за того, что смерть уносила еще чью-то жизнь, явно заслуживала лучшей доли.
Джонсу хотелось бы устроить для нее хорошую жизнь. И тогда, в поезде на обратном пути из Виндзора, она призналась ему, что хотела бы того же самого. Джонс молча сидел в мягком вагоне, все еще силясь понять, почему зрелище на реке нашло такой отклик у него в душе, а она сидела напротив и внимательно смотрела на него. Эмма морщила лоб, сжимая потрескавшиеся от работы руки, сглатывала, хмурилась, снова сглатывала до тех пор, пока он наконец не поинтересовался у нее, что случилось. И тогда она заговорила, очень торопливо, что выдавало охватившее ее волнение. Она сказала, что не собирается огорчать его, просто ни в коем случае, и, наоборот, хочет и желает всеми фибрами своей души, чтобы он вспомнил прошлое, но не думал ли он, что еще остается хоть какая-то возможность, что он снова сможет быть счастлив или хотя бы быть счастлив в достаточной мере, если попробует снова.
— Попробую снова? — переспросил он.
— Вы всё еще так молоды, — сказала сестра Литтон. Ее взгляд был серьезен и полон сострадания. — Я знаю, каково это… терять, — она поднесла руки к груди, — но мне просто думать не хочется о том, чтобы вы теряли еще больше…
— Сестра Литтон…
— Вы сможете найти работу, — убедительно продолжала она. Видимо, начав говорить, она уже не могла остановиться. — Я бы вам помогла. У меня есть деньги, и я могла бы купить… дом или то, что вам больше нравится. Мы могли бы стать друг другу… товарищами. Ничего больше. Просто… добрыми друзьями.
Он помедлил, тщательно подбирая слова ответа.
— Я не могу согласиться, — начал он осторожно. — Не могу сдаться. Ваш жених, он бы не сдался, я уверен.
— Его уже нет в живых, офицер Джонс.
— Я очень сожалею, — сказал он. — Мне очень и очень жаль. Но я пока еще жив. И у меня есть родные, которые ждут, что я их вспомню.
— Да, — согласилась она и закивала быстрее, чем надо, а потом снова сглотнула. — Да-да, конечно. Какая глупость с моей стороны.
— Это совсем не так, сестра Литтон.
Эмма судорожно вздохнула. Он понимал, что это был вздох смущения и разочарования, и от этого ему стало мучительно больно.
— У вас есть родные, — мужественно повторила она его слова, — и вы должны быть с ними, — она твердо кивнула. — Мы должны вернуть им вас.
Вскоре после этого сны Джонса начали меняться. Гиббон считал, что это произошло благодаря последней операции, которую он сделал. Арнольд же сказал, что это возможно, но в равной же степени это могло быть результатом тех лет, что Джонс провел в Суррее. А сам он не знал, что именно помогло. И его это не слишком заботило. Для него имело значение, что сны стали сниться ему чаще и сделались длиннее.
И в них всегда была только она.
Он видел себя у алтаря рядом с прекрасным силуэтом в белом кружеве, но не различал лица женщины. В тот раз он проснулся, чуть не плача от радости и горя одновременно. Она была его женой. У него есть жена. Жена, которую он обожал. Это она смотрела на салют в черном вечернем платье с пайетками, пила шампанское на подоконнике и бесконечно долго и страстно целовала его в море.
Это его жена позировала на фотографии цвета сепии, держа на руках младенца. Тени от пальмовых листьев играли на ее руках и на прекрасных маленьких ножках ребенка.
Ножках его дочери.
