Впрочем, если Айрис обмолвилась об этом, за ужином он не подал вида. Гай с Мэдди вообще мало разговаривали, сидя над тарелками на темной, усыпанной листьями террасе, — так, урывками, вполголоса, о погоде, любимых книжках Айрис или сотрудниках в больнице, о чем Мэдди забывала сразу, как только слова слетали с губ. Ее мысли устремлялись к Люку: она представляла себе, каково было бы сейчас выйти из-за стола и оказаться подальше от этих мерцающих ламп и летающих москитов. Мэдди отчаянно хотелось отправиться к Люку, не задумываясь о приличиях и Гае.
Ей показалось, что она заново обрела свои незримые нити.
И нужно было только позволить им дальше управлять собой.
Когда они с Гаем пошли наверх, она строго взглянула на него и, не дожидаясь, когда он спросит, можно ли ему навестить ее, холодно сообщила, что не хочет, чтобы ее тревожили.
— И этой ночью, и следующей… Весь этот месяц, — добавила она. — Мне нужно время.
Гай не стал настаивать. Он кивнул, по-видимому понимая.
— Я готов ждать столько, сколько потребуется, — сказал он, став прежним благородным Гаем. — Мэдди, золотце мое, — он нежно поцеловал ее в лоб, — время — это всё, чего я прошу.
Глава 33
Гай получил в свое распоряжение все двадцать девять дней. А Мэдди и Люк едва не лишились возможности выкроить в них хоть минуту, чтобы остаться наедине.
Гай — вероятно, непреднамеренно — создал ситуацию, при которой Мэдди почти не удавалось куда-нибудь пойти без сопровождения. Благодаря прибывшему из Пуны персоналу у него появилось больше свободного времени, и он стремился каждый вечер приехать домой пораньше — с дежурным букетом цветов, — чтобы почитать Айрис и устроить долгий-долгий приятный-приятный ужин с Мэдди. Иногда Гай без предупреждения появлялся в школе (Мэдди заранее уведомила администрацию о предстоящем уходе, чтобы дать им время найти замену) или у Деллы, если ей случалось упомянуть, что она собирается пойти к ней вместе с Айрис. Он заявлялся «просто, чтобы поздороваться». Из-за таких непредсказуемых поступков Гая Мэдди боялась брать рикшу и отправляться в квартиру Люка так часто, как ей бы того хотелось.
Но Гай не мог находиться при ней постоянно. Ему по-прежнему приходилось делать операции. Дел в больнице хватало: бесконечные аппендэктомии
[19], спленэктомии
[20] и травмы, полученные на спортивных площадках и при игре в поло. К тому же Гаю было не избежать дополнительных ночных дежурств. Мэдди использовала каждый шанс, каждую минуту, каждую секунду, которую только могла, чтобы провести ее с Люком.
Он всегда ждал ее, сидя на ступенях крыльца. День ото дня его загар становился всё ярче под лучами жаркого летнего солнца, а волосы нередко были влажными после купания в море. Мэдди жила ради встреч с ним, всякий раз предвкушая, как Люк увидит ее в конце переулка, с улыбкой (той самой улыбкой!) поднимется и раскинет руки, чтобы обнять ее и прижать к себе, а потом предупредит, что на этот раз никуда не отпустит.
— Не отпускай, — отвечала Мэдди. — Пожалуйста, не надо.
Сидя каждый вечер с Гаем за ужином и ковыряясь в тарелке, она представляла, как снова окажется в постели с Люком и будет лежать, уткнув голову ему под подбородок, а он начнет водить пальцами вдоль ее позвоночника; они мокрые и запыхавшиеся, они вместе.
Мэдди очень беспокоилась о Люке. Она видела шрамы от осколков у него на груди, спине и шее и постоянно помнила, сколько он всего пережил. Иногда посредине разговора он замолкал на полуслове и морщился — в индийской жаре и хаосе разыгрались старые раны. Когда на Люка обрушивался очередной приступ, Мэдди, нежно сжимая его ладонь, не дыша и не отрываясь, смотрела в его искаженное страданием любимое лицо, пока боль не отступала. А после целовала его, терзаясь из-за того, что больше ничего не может сделать.
Мэдди не позволяла себе засыпать, когда они были вместе. И какой бы усталой ни была (а она была вымотана до предела), всегда следила за временем. А Люк иногда засыпал, и тогда она ложилась с ним рядом на подушку, смотрела, как подергиваются во сне его веки, представляла, что ему снится, вздрагивала, когда вздрагивал он — если вдалеке слышался звук выхлопа или взрывался фейерверк, с ужасом понимая, что он снова там, в прошлом, в окопах, куда ей было не попасть.
— Я будто только что оттуда, — сказал он ей на одном из первых свиданий. — И мне кажется, всё это еще продолжается. Не верится, что война закончилась, особенно здесь. Я постоянно думаю о Ричмонде, о реке, о спокойствии…
— К лету мы вернемся, — заверила его Мэдди, злясь, что бесконечно длящееся настоящее лишало ее слова смысла. — Я бы с радостью уехала прямо завтра.
— Интересно, что подумает об этом Айрис, — криво улыбнулся Люк.
На этот вопрос у Мэдди не было ответа.
Сначала никто из них не знал, что сказать малышке.
Первая встреча Айрис с Люком прошла очень сдержанно, как и предполагала Мэдди. Не помогло даже то, что утром в день встречи, еще до того, как Мэдди спустилась к завтраку, Гай сам рассказал Айрис о том, что ей предстоит.
— Для чего ты это сделал? — спросила Мэдди у Гая. Она оставила Айрис за столом и пошла с ним к машине, даже не пытаясь скрыть раздражение. — Ты видел ее лицо? Она будет переживать весь день…
— Мэдди, — Гай воздел очи долу. — Ты ведь не можешь обрушить это на нее просто так.
— Я и не собиралась, — ответила Мэдди. — Я планировала поговорить с ней после школы…
— Что же, теперь это излишне, — заявил Гай так, будто сделал милость им всем.
По пути в школу Айрис уверяла Мэдди, что совершенно не волнуется.
— Я буду стараться изо всех сил, чтобы он мне понравился, — добавила девочка. Странно было слышать такое от ребенка.
Нахмурившись, Мэдди поинтересовалась:
— Тебя Гай попросил сказать это?
Айрис покачала головой. И сообщать, кто ее надоумил произнести эту фразу, отказалась.
На уроках девочка была необычно молчалива. А после, когда они пошли к бабушке с дедушкой, нервно вцепилась в руку Мэдди. Мэдди и сама волновалась — с пересохшим от волнения ртом и липкими под тканью перчаток руками она пыталась отвлечь Айрис, показывая ей то разных птиц, то обезьянку, сидевшую высоко на ветке и глядевшую на них. Конечно, беспокоились все — потому что слишком сильно хотели, чтобы встреча прошла хорошо. Но особенно напряженной была Элис — она вела себя до странности чопорно, несмотря на заверения, что своим присутствием постарается сглаживать неловкости. К отчаянию Мэдди, при Люке ее мать выглядела еще более замкнутой, чем всегда: покраснела до корней волос, когда он приехал, пробормотала нечто вроде «спасибо», когда он, поприветствовав, поцеловал ее, что тоже казалось невероятно странным. Пока они пили чай на душной веранде, удивительно молчаливая Элис, теребя воротник платья цвета чая с молоком, смотрела куда угодно, только не на Люка и Мэдди. В конце концов даже Айрис, сидевшая на маминых коленях как приклеенная, вцепившись пухлыми ручонками в новый докторский наборчик, посчитала нужным справиться, хорошо ли себя чувствует бабушка.
