– Ты башмаки мои украл!
Так что Куилл сказал остальным:
– Думаю, она помочь пыталась. Думаю, гагарка его покормить хотела – понимаете? По-своему, по-птичьи. Отрыгивала еду, как своему птенцу. – Ему это казалось ясным, как день. Во время своего изгнания он кормил гагарку рыбой в устье своей пещеры. Потом она, в свою очередь, пыталась кормить застрявшего в расщелине мальчика. Именно так и поступила бы Мурдина. Именно так и поступила бы его гагарка.
Мальчишки пождали губы, явно ему не веря. Птицы – они птицы и есть (кроме тех случаев, когда они ведьмы или души зловредных мертвецов).
Так что, конечно, он не стал больше рассказывать – про рыбную кашицу на Найлловых волосах и одежде – про то, как птица наблюдала за спасением, словно беспокойная мать… Неспособный поминать добром птицу вслух, конечно, Куилл обнаружил, что она ожидает его во снах.
В его снах она неслась к берегу, расправив коротенькие крылья, на гигантской прозрачной волне, выбросившей её в заливе Виллидж-Бэй. Она прошлась по Улице, мимо домов, кивая своим большим носом собравшемуся Парламенту вместо приветствия. Деревенские собаки залаяли на неё, но нападать побоялись и только смотрели, как она шлёпает по наделам и огибает кладбище, потихоньку плетясь к Конахайру. Она намеревалась забраться на самую вершину и поспать там, потому что это место было волшебным.
Когда она вернулась, её клюв был полон слов, круглых, как камешки, слов и острых осколков, которые она скормила своим птенцам, сидящим на скамейках в деревенском классе. Птенцы казались какими-то знакомыми… Когда она добралась до Куилла, он тоже разинул рот, ощущая жадное волнение голодного птенца, ожидая, когда её рот приблизится к его. Не клюв, но рот, и вовсе безо всякой маски, зато…
Гагарка схватила его за ключицы и болезненно встряхнула. Он проснулся и обнаружил, что нам ним нависает Лаклан.
Они взяли за правило так делать – оставлять Куиллиама спать, уходя ловить птиц. Мистер Фаррисс сказал, что требуется время, чтобы воспаление лёгких – как и Килдская Тоска – покинуло человека.
– Мы поймали эту тварь. Хочешь глянуть? – спросил Лаклан. – Мы её поймали! Раз плюнуть! Калум надел на тварь мешок, а мистер Дон шандарахнул по нему, а потом мы стали лупить камнями, и лупили, и лупили, потому что она говорила и болтала всякое, а Юан сказал, что если мы не убьём её, она скажет Секретное Слово Дьявола и проклянёт нас всех… Видел бы ты, как мы с ней разделались!
– Отстань от него, – резко сказал Фаррисс, – если только не хочешь лихорадкой заразиться.
И правда, когда Куилл сел, его переполнила горячая жёлчь, плещущаяся в нём, как масло в глупыше. Но это была не лихорадка: это был страх, тошнотворное предчувствие, жуткое осознание того, что говорил ему Лаклан. Глядя через лес их ног, он увидел, что свою добычу они приволокли домой.
Мешок лежал разодранным, но плотно набитый перьями, прямо как в те времена, когда он был Троном Хранителей. Выбеленная мешковина теперь покраснела от крови лежащей внутри гагарки. Из мешка торчали её огромные лапы и нижняя часть тела.
– Я пытался их остановить, – сказал Мурдо.
– Прикончили они ведьму, а? – сказал Кеннет, жадно вглядываясь в лицо Куилла в поисках тени страдания. Хоть его покалеченные ноги помешали ему присоединиться к резне, он упивался произошедшим теперь, наслаждаясь знанием, что с морской ведьмой расправились.
– Проклятая ведьма, – сказал мистер Дон, изо всех сил старавшийся не допустить, чтобы мальчишки опустились до жестокости и кровожадности. Он предложил убить её только потому, что её огромный желудок оказался бы весьма полезным для хранения птичьего масла. Её шкуру можно было носить как кожу, а из костей вырезать уйму всего. Он представлял целую луну приятных и полезных вечеров – все сидели бы в Хижине и шили обувь или мешочки или строгали дудки, ложки и колышки.
Потом вдруг откуда ни возьмись стали слышны слова «ведьма», «буревестница» и «Слово Дьявола» и пошёл разговор о смерти Дейви и откушенной голове Найлла. Дон мог описать варварскую мальчишескую истерию и то, как они в приступе ярости набросились на бедную птицу, только как «жажда убийства».
Ему пришлось признать, что доносившиеся из мешка звуки и его самого лишили присутствия духа – смесь гласных, согласных и судорожных вдохов. Он надеялся, что одним быстрым ударом успокоит и птицу, и мальчишечье возбуждение. Но у гагарки был толстый череп и крепкое телосложение; её так просто не убить.
Добрых несколько мгновений Куилл хотел убить их всех самих: Лаклана с его лицом «благого вестника»; Найлла, хихикающего как безумный над смертью чудища, чьей кровью были выпачканы его руки и лицо; Юана, празднующего праведную расправу над невинным существом. Даже мистера Дона, глядевшего на друга Куилла и видевшего в нём лишь источник полезного сырья.
Кеннет наклонил голову, заглядывая Куиллу в лицо, надеясь застать его слёзы…
Куилл ударил бы его, но его настигло то же чувство падения, что и в ночь Юанова видения. Чему-то, если не самому миру, пришёл конец. Он знал это с отчётливой уверенностью. Поэтому весь миллион птиц на Стаке вопил. Он слышал их. Он слышал их в своей голове. Ничего не осталось. Ничего не вернётся – ни Дейви, ни гагарка, ни Найллов ум, ни Мурдина Галлоуэй, ни дружба между жестокими, как черноспинные чайки, мальчишками.
– Прикончили мы ведьму, а? – снова сказал Кеннет, причисляя себя к торжествующим охотникам на ведьм.
– Вам же хуже. Теперь на вас всех лежит ведьмино проклятье, – бросил Куилл и вышел из пещеры.
Белый корабль
Весной появились яйца. Тюлени тоже появились – громадные серые и скользкие глыбы, развалившиеся на причале, напоминая выброшенные на берег тела.
– Намажь крепкого мужчину тюленьим жиром – и он сможет доплыть до самого Стака Ли! – сказал Донал Дон, вечно строящий планы спасения. Но не своего. Рука его срослась кривовато, и ладони у него дрожали, как у старика. Хотя он и был старым. Лет сорок ему было. Или сорок пять?
Олуши сидели, положив выпрямленные лапы на крепкие маленькие яички и ужасно напоминая стариков, которые сидят в креслах, сложив ноги на табуреточки. Возьми одно яйцо – и мать просто отложит новое. Покуда продолжается жизнь. И практически из каждого яйца вылупится птенец. Конечно, половина из них погибнет в течение года. Бури. Голод. И что? Половина выживет. Покуда продолжается жизнь…
Даже без друзей жизнь продолжалась. Мужчины по-прежнему разговаривали с Куиллом, но кроме них никто – с тех пор, как он сказал, что на них ведьмино проклятье. Они не побили его камнями и не изгнали из пещеры, но сторонились его, будто он каким-то образом унаследовал ведьмовскую суть своей любимой гагарки.
