Когда птицеловы уплывали, дверь кирка явно была выше. Теперь старшим мальчишкам приходилось пригибаться, чтобы попасть внутрь. Когда они уплывали, на тюках ячменной соломы от стены до стены неизменно теснились прихожане, да так много, что некоторым приходилось стоять. Теперь, чтобы все уселись, хватило и полдюжины тюков.
Преподобный Букан говорил мальчишкам с пустыми глазами о благодарности и радостном воссоединении. Он говорил им о том, что на их юные плечи теперь легла тяжкая ответственность: быть хорошими людьми и обеспечить Хирте достойное будущее.
Тем временем сёстры Кеннета сидели по обе руки от брата, тыча в него вязальными спицами. Они начали это в шутку – проверить, настоящий ли он, не приснился ли им. Но вскоре попытки заставить его выругаться или взвизгнуть в кирке превратились в приятное времяпрепровождение. Куилл никогда раньше не замечал, до чего родственники похожи друг на друга.
Джон сидела со своей матерью, но отца с ними не было. Она охотно отрезала бы свои волосы и до конца жизни стала носить мальчишескую одежду, чтобы только вернуть его к жизни, но вместо этого теперь была свободна быть собой и решать за себя. Она сочла, что у Калума, лишившегося родителей, братьев и сестёр, хватает проблем и без напоминания о глупых играх, в которые они играли на Стаке. Игры, да: крабовые забеги, борьба на руках, помолвки… Он, наверное, уже и позабыл, что обручён с Джон.
Никто не вспоминал время на Стаке. Никто не произносил об этом ни слова, а у Найлла, Хранителя Воспоминаний, нынче не осталось в голове ничего, кроме каши из нелепицы.
Донал Дон сидел сгорбившись, упёршись локтями в колени и накрыв голову ладонями, словно под камнепадом. Стойко переживая холод, голод, страх и вызовы судьбы, на Стаке он не проронил ни слезинки. Теперь он раскачивался взад-вперёд, взад-вперёд и, не обращая никакого внимания на человека за кафедрой, повторял снова и снова:
– Надо было нам остаться. Надо было мне остаться.
Пока он присматривал за чужими сыновьями, все его родные – один за другим – умерли.
Фаррисс сидел, держа обеих дочерей на коленях, рядом с женой: словно заново родился. Когда Куилл проходил мимо него, он ужасно крепко схватил его за руку.
– Я тебя не брошу, друг, как ты не бросил меня. Клянусь.
А его маленькие дочери при виде двух собак, которых Куилл привёл в кирк, заулыбались, а потом спрятали личики с отметинами от оспы на отцовской груди.
Куилл знал, что должен сказать, как сожалеет об их племяннице, Мурдине Галлоуэй. Но он не мог произнести её имени. Люди говорят это из вежливости, доброты, сочувствия – «мы разделяем вашу скорбь» – но не было таких слов, которые описали бы глубину Куилловой скорби. Если он раскроет рот – весь кирк наполнится миллионом птиц, и каждая из них будет вопить как те, что скрывались у него в голове. Он не станет ни у кого спрашивать, как она умерла или где её могила. Её больше нет, и этого ничто не изменит.
Наместник Владыки воспользовался возможностью и взгромоздился за кафедру, чтобы всех утешить. Он торжественно пообещал, что Владыка вновь населит остров хорошими работниками с Гарриса и Ская. На Сент-Килде не будет нужды ни в руках, чтобы вскапывать наделы под ячмень, ни в птицеловах, чтобы промышлять птиц.
Выживших эта новость, видимо, должна была обрадовать. Вновь населить Хирту? Вроде как заменить потерянные фигурки, чтобы Владыка опять мог играть в шахматы?
В любом случае, Куиллиам оставаться не собирался. Никому не под силу дать ему новых родителей или вескую причину делить свой домик с какой-нибудь посторонней семьёй со Ская. Гаррис не заменит ни Парламент старейшин, сидящих на лавочках на солнце, ни малышей, прерывающих их серьёзные обсуждения. Нет, Куилл уже всё решил. Он покинет Сент-Килду и отправится туда, где есть деревья, а когда он посмотрит на них, то срубит все до единого, чтобы птицы не смели там гнездиться. Может, он построит из брёвен корабли и уплывёт ещё дальше. Невозможно уплыть слишком далеко. Как и Стак, Килда была вся каменная. Птицеловы могли цепляться за шкуру острова, как морские жёлуди за кита, но он о них знать не знал и не беспокоился о них ни на йоту.
– Надо было нам остаться, – снова повторил Донал Дон. Когда служба закончилась, он едва ли заметил, что скамьи вокруг него пустеют. Он остался сидеть, держась за лысеющую голову. Куилл остановился подле него, а Крапива его лизнула, почуяв соль.
– Мы и так остались, – сказал Куилл.
Потому что не птицеловы покинули деревню. Всё это время их отделяли от острова всего несколько миль воды. Это они остались, а все остальные их покинули. Весь их мир. Весь мир Куилла.
Музыка и любовь
На Внешних Гебридских островах Шотландии – а может, и в других её частях – тот, кто рассказывает историю, должен выразить признательность рассказчику, от которого он эту историю услышал. Итак. Я, записавшая эту историю, услышала её от Куиллиама Маккиннона с Хирты, и рассказал он её только мне.
Никто из них не говорит о том, что случилось на Стаке. Команда птицеловов отправилась за гугой. На протяжении девяти месяцев их не могли забрать. Большинство выжили. Говорить о том, что им пришлось несладко, было бы абсурдно, учитывая, что происходило на Хирте, пока их не было. Так что они и не говорят. Да и в любом случае, мужчины с Сент-Килды – народ неразговорчивый. Но мне Куиллиам рассказал.
Большую часть он рассказал на вершине Конахайра, в день, когда я ступила на берег. Приплыви я на другой лодке – и мы могли бы разминуться. Но когда мы прибыли с Гарриса, дорогой мистер Гилмор ловко причалил лодку между камней, и тень от её мачты упала на фигуру Куиллиама Маккиннона, ждавшего на берегу с узелком пожиток в руках и двумя собаками на поводках. На самом деле он так торопился взойти на борт, что немедленно швырнул узелок в лодку: и едва не попал мне в голову. В ином случае он меня бы и не заметил.
Но теперь, глядя на меня круглыми глазами, он сообщил мне ошеломительную новость: оказывается, я умерла. Я упорно отрицала это, как вы можете представить, но он очень настаивал.
Я действительно совсем не помнила, как прошлым летом покидала Хирту. Я была на полпути к смерти, когда к берегу причалила лодка Джейми Гилмора. Он бросил на берег почту и припасы, но, зная, что на Хирте бушует оспа, на борт он ничего не взял. Никаких товаров. Никаких пассажиров – сказал, что не может рисковать и привезти заразу на большую землю. Но кое-что он всё-таки взял. Меня.
Он приходится роднёй моей матери и, очевидно, пообещал, что вернёт меня домой целой и невредимой. Я воистину благодарна ему за то, что он взял на себя столько хлопот – и всё из-за меня.
Прежде чем он уплыл, больные родители птицеловов кое-как выползли из своих постелей и взмолились:
