А я остался. Сначала думал, что ради семьи. Потом — ради мести. А потом понял, что я просто верю, что она жива. И что найду когда-нибудь. Но мертвые не воскресают.
Тяжело поднявшись, я уселся на диване и свесил голову. Мобильный завибрировал — пришлось среагировать. Звонила Эмма.
— Да, — прохрипел в трубку и сморщился от ожившей горечи на языке.
— Рейн, прости, что звоню…
Эмма извинялась каждый раз. И это бесило. Она бесила. Но это, как и боль, сопровождало меня постоянно — я привык. Поднялся и направился к окну:
— Что-то с Линой?
— Ну, она как обычно, ждет тебя сегодня. Ты, может, заберешь нас от терапевта?
— Во сколько?
— После обеда, в час…
— Хорошо.
— Я пришлю адрес, — ожила она.
Эмма, в отличие от меня, жила на обезболивающих иллюзиях. Она все надеялась, что беда с дочерью сведет нас с ней снова. И мои методичные разрушения этих ее больных воздушных замков никак не остужали ее энтузиазма строить новые. Она тоже была больна. Мной.
Энди, конечно, была маленькой и глупой девочкой… Останься она, и у Лины был бы хотя бы один здоровый родитель. А так — мы с Эммой отравляли существование дочери своим внутренним разложением. И никакой терапевт этого не изменит.
Я вытащил из пачки на подоконнике сигарету и закурил. Распорядок дня у меня все же был — я не позволял боли сожрать себя с потрохами. Утром меня ждали первые два часа тренировки, потом работа, потом Лина… День я заканчивал либо на работе, либо в спортзале. Заметил, что при таком режиме боль набрасывалась на тело только под утро. А это было терпимо.
А когда пришел немного в себя и продолжил раскручивать дело, боль оставляла на несколько дней. Будто игры со смертью были достаточной жертвой для ее цветущего алтаря, и она великодушно давала мне передышку.
Резкий звук сигнала автомобиля ударил по ушам, я приоткрыл форточку, выбросил окурок и пошел варить кофе. Моя квартира давно стояла пустой — я жил тут еще до знакомства с Эммой. Но продавать не стал. Она располагалась в чистом спальном районе — самое то, чтобы засиживаться по работе, и никто тебя не дергал.
Эмма пыталась убедить меня пожить у нее в доме, но я пропускал ее предложения мимо ушей. Мне иногда хотелось с извращенным удовольствием, чтобы она дала повод на нее наорать, выплеснуть всю ту дрянь, которую заморозил внутри, чтобы не делать никому хуже. Но Эмма затихала ровно в тот момент, когда я стискивал зубы. И мы снова расходились по углам, не трогая друг друга до следующего момента.
Только в последнее время пришлось замедлиться и затаиться. Однажды, мне удалось поговорить с дочерью о том, как ее похитили и что она видела. Лина рассказала все, что помнила. Их вывозили в грузовиках небольшой добывающей компании «Солт индастриз». Компания добывала соль на побережье, к которому у Клоувенса был самы легкий доступ. Продажа соли был одним из самых значимых позиций сырьевого экспорта. Несмотря на то, что в отрасли лидировала крупная государственная компания, небольшие тоже имелись — им позволяли залазить в особенно удаленные места и добывать соль там, поэтому никто никому конкурентом не был. И вот одна из них, похоже, существовала просто для прикрытия экспорта совершенно другого качества. Сейчас ставленник компании покоился на дне того самого моря, из которого он так ни грамма соли и не добыл. Делать было нечего — не умел я допрашивать в последнее время по-другому, да и не был официальным представителем власти. Что мне было делать с этими подельниками? А на корм рыбам вполне сойдут. Последний, кто выжил после моего допроса — тот, что пытался убить меня в тюрьме.
Теперь же у меня была едва ли не полная картина схемы экспорта детей. Только на тех, кто в городе собирал детей, я не вышел — смысла не было. А вот главный подозреваемый нарисовался четко. Им был сын главы финансового департамента Оливер Уинс. Сорок пять лет, бывший отставной капитан, вернувшийся на пенсию под крыло бессменного отца. Было подозрение, что Оливер убил по неосторожности кого-то из подчиненных, и его просто спрятали, вытянув на досрочную пенсию. Но творить «великие» дела безнаказанный ублюдок не перестал. Вообще все семейство Уинс отличалось консервативными взглядами, фигурировало в ряде судебных исков в сторону организаций по защите прав женщин. И я был уверен — Олли был просто прикрытием, а замешана вся семейка чистоплюев. Именно они являлись учредителями компании «Солт индастриз».
Плохо то, что теперь твари забеспокоились. После того как руководителя компании объявили в розыск (а искать его будут долго — я позаботился), Уинсы начали нервничать. А я залег на дно, высматривая, кто нервничает вместе с ними. Уверен — кто-то в департаменте обороны поддерживал это мракобесие, раз у них были такие, как Бинан, на подхвате. Я выяснял — этот ублюдок участвовал во многих провокационных стычках между жителями трущоб и правительством. И названные им фамилии подтверждали мою теорию, хотя те уже и не работали на прежних местах. Их следы я найти не смог. Поэтому дел было достаточно.
Уже за завтраком я взглянул на мобильный и удивился одному знакомому пропущенному номеру. Подумав немного, надавил на панель.
— Ты решил мне перезвонить через год? — усмехнулся в трубку.
— Надо поговорить, — без приветствий заявил Виммер.
— О чем же? — глянул в окно.
— О тебе и деле, которое ведешь.
— Я веду только частные дела. Они тебя не касаются.
— Ну да, — усмехнулся он. — Тебя должно обеспокоить, что уж если я знаю, что ты врешь, то и кто-то другой может это знать…
— Откуда мне знать, может, ты и есть «другой»?
— Не ломайся, Рейн. Либо встретимся за чашкой кофе, либо в допросной. Выбирай.
— С тобой нет особой разницы.
— Рейн, у меня была тяжелая неделя! Или ты думаешь, твоя задница настолько незаметная, что можно топить кого угодно направо и налево?
— Кому-то ведь надо, да? Зато у тебя руки чистые.
— Жду тебя по адресу, — потерял он терпение. — В обед.
Пиликнуло сообщение о месте встречи, и он отбил звонок. График на день становился все плотнее.
***
Каждый день становилось все теплее. Но сегодня мне особенно не хотелось выходить. Хорошо, что Ким была дома, возилась с Рэнди на полу, а я рассеяно следила за ними, кутаясь в толстую кофту, и никак не могла согреться.
Визит Виммера раздергал нервы. Прежде я испытывала тоску ночами, но верила, что привыкну, смирюсь… Главное, что все удалось, и жизнь семьи Рейна налаживалась… как я полагала. Наша — тоже. Но все оказалось не так, и теперь душу рвало в клочья.
Каково Рейну думать, что я мертва? Лучше это или хуже, чем верить, что я просто сбежала?
Хуже.
Так бы он меня ненавидел. А так получается, что пережил настоящую потерю. А пережил ли?
