– Здорово. Ты действительно… что-то новое. Встряхиваешь наш застоявшийся мир?
– Пока что за всех атради отдуваются только Роми и Ллэр. Теперь ещё ты.
– Эль заварил эту кашу?
– Эль – это Ллэр? – догадалась Мира. – Не знаю. Но меня хотя бы успел снять с огня, пока не пригорела.
– Держу пари, – Алэй усмехнулся, – он мог снять тебя с огня намного раньше и исключить возможность пригорания.
– Мог, наверное. Но так ему было бы не интересно. И это был бы не Ллэр.
Влезать в их дела хотелось ещё меньше, чем к ним в головы. Увиденное и рассказанное и так складывалось в довольно «милую» картинку явно непростых отношений всей троицы, помноженных на века. Да так, что кто там кого любит, кому изменил, кого предал и как всё это происходило на самом деле, особой роли для неё не играло. Зато многое объясняло. Вывод напрашивался сам собой: ей во что бы то ни стало необходимо держаться подальше. В противном случае нечаянное вмешательство чревато последствиями для всех, и для неё самой в первую очередь. И понимая это, всё равно продолжала лезть:
– Знаешь, слушая вас, мне начинает казаться, что вообще во всем всегда виноват Ллэр. А лично я так не считаю.
– Ллэр много в чём виноват. И я тоже. И Роми.
– Вот она-то точно кое в чём виновата, – вырвалось у Миры.
Алэй некоторое время молчал, пристально смотрел на неё, может быть, пытался прочитать мысли. Если и так, она никакого вмешательства не чувствовала. Хотя почему-то казалось, что должна. Ведь её собственные манипуляции неизменно сопровождались болевыми эффектами.
– Я никак не пойму, что же тебе на самом деле известно, – пробормотал Алэй.
– Это разве имеет значение? – удивилась Мира.
– Наверное, да. Раз я об этом думаю.
– С самомнением у вас у всех полный порядок, – опять не удержалась она. – Вам бы вместо поваров и уборщиков хорошего психоаналитика каждому. Пожизненно.
– Проще нас всех прихлопнуть. Сделаешь, опасная? – Алэй тихо рассмеялся. – Но если серьёзно, ты права. Особенно, если учесть, что повара – это так… дань отказывающейся сдохнуть привычке.
– Идея вас прихлопнуть лично мне нравится больше. Не всех, конечно. Но так гораздо быстрее и надёжней, чем возня с мозгоправом, – улыбнулась Мира. – А начинать надо с таких, как Роми, чтобы не смогли больше никого притащить с собой в Тмиор. Жаль, что они-то как раз умирать не захотят…
– Мало кто захочет. Ты знаешь, что им никто никогда не говорил «нет»?
– Догадываюсь, – кивнула она, сразу подумав об Адане. Интересно, согласился бы он, предложи ему Роми такое безумие, как вечность? Вполне возможно, что да.
Алэй усмехнулся.
– Ты никак не можешь решить, нужна ли вечность тебе?
– Не нужна, – уверенно ответила Мира. – Хотя мне её никто не предлагал, но если бы предложили, я бы всё равно отказалась. И не передумала бы потом, как ты. Но я не осуждаю, просто… – она только сейчас осознала, что безоговорочно встала на сторону Ллэра. Что бы он ни сделал в прошлом, как бы ни поступил в будущем.
Разум бесполезно надрывался, напоминая – ей не следует искать заочных оправданий любым его поступкам. Не пытаться принять, как есть. Уйти, не лезть, исчезнуть, забыть. Она всё равно не слушает.
– Твоё право выбрать то, что ты считал лучшим для себя. Влюбившись в Роми, ты никого не предавал, даже Илару. Только жаль, что, согласившись стать атради, ты всё усложнил. Так или иначе втянул ещё и его. Позволил Роми втянуть. Это исправить уже нельзя. Вы оба наказаны теперь вечностью, оба мучаетесь. А Роми… – зло бросила Мира. – Такие, как она живут дальше, находят новые игрушки в Плеши, с упоением калечат какого-нибудь одарённого смертного, превращая в вечного.
Алэй ответил не сразу.
– Ты очень злишься на неё. Очень. Не нужно. Роми… Илара и я… мы были знакомы с детства. Почти не знали жизни друг без друга. Это не значит, что не представляли. Я уверен, что в последние месяцы она, коря себя и мучаясь угрызениями совести, желала избавиться от персонального ада под названием брак. Потому что я… – он покачал головой. – «Передумал» звучит так, будто я сидел и взвешивал все «за» и «против». Всё было проще. Всё произошло мгновенно и внезапно. Я вдруг захотел жить. Захотел дышать, захотел свободы, захотел Роми. Быть с ней, узнать. Не знаю, сможешь ли ты это понять. Я не мог поступить иначе. Не смог бы вернуться домой и позволить болезни по-настоящему закончить своё дело. Тогда бы я предал себя. И за всё это время… никогда, ни разу я не чувствовал себя игрушкой. Всякое бывало, но не это. И никогда не сожалел. Моё последнее желание и попытка всё прекратить было взвешенное, спокойное. Я устал и… Это казалось удачной мыслью. Смерть представлялась долгожданным отдыхом после многих лет бессонницы, – Алэй усмехнулся. – Может быть, я снова сходил с ума. Так ведь уже было. В прошлый раз Роми нашла единственного во всех мирах человека, который сумел удержать меня на краю. Считаешь, я эгоистичным образом втянул собственного сына в то, к чему сам оказался не готов? Позволил сделать с ним то, чего ни в коем случае стоило допускать? Едва не разрушил его личность, лишил возможности иметь нормальную, человеческую жизнь, семью, детей? Не потрудился узнать его, понять, прежде чем давать ему ненужную вечность?
Он говорил так, будто неоднократно задавал себе эти вопросы. Прошёл через ответ «да», чтобы понять, что всё-таки правильнее «нет».
– Я… ничего не считаю… про вас, – Мира замялась.
Рассуждать о Ллэре было трудно. Особенно, о прошлом. Как могло бы быть, как было бы лучше. Он сам сказал – выбор был добровольный, и долгое время Ллэр наслаждался новой вечной жизнью. А она… Кто она в этой бесконечной смене похожих дней атради? Песчинка, миг, пустота. Думать об этом – больно. Не говорить, не задумываться, не напоминать себе – проще. Тогда можно ухватиться за хрупкую иллюзию мимолётного настоящего.
– Вечность противоестественна, – Мира вскинула голову. – Её не должно существовать.
– Ты говоришь прямо, как он.
– Это плохо?
– Ни в коем случае. Почему это должно быть плохо?
– Потому что ты его не… – Мира замолчала. Обычное «не любишь» показалось неуместным. А нужное, правильное слово никак не находилось. – Вы не похожи на отца и сына. В моём представлении. Это не страшно, – поспешно добавила она. Улыбнулась, подтягивая согнутые в коленях ноги к груди. – Наверное, у вас, атради, не может быть по-другому. Нельзя вечно любить. Даже родного сына.
– Можно, – он сцепил руки в замок, закинул за голову, уставился в потолок. Помолчал, словно сомневаясь в своих словах или подбирая подходящие. – Можно. Несмотря ни на что. Только всё иначе. Вечность видоизменяет некоторые понятия. Грани стираются. Биологическая разница несущественна. Я не делал ничего из того, что положено отцу. Я никогда им не был. Зато мы натворили достаточно, чтобы угробить хорошее отношение друг к другу, и это уже вряд ли интересно тебе. Но всё-таки твоё первое недосказанное «не» – ошибочно.
