– Шторм, ветрогон, – сказал он.
– Не нравится! – проверещал ветрогон и запрыгал на постели из тряпок и перьев.
– Никому из нас не нравится. – Джорону пришлось ухватиться за стену каюты, чтобы устоять на ногах, – корабль постоянно бросало из стороны в сторону.
Светильник раскачивался, превращая тень ветрогона в маятник на стене, его вещи катались по полу и стучали.
– Неправильно! – пронзительно завопил ветрогон.
– Да, я знаю, но… – Джорон колебался. – Что ты имел в виду, когда сказал «неправильно»?
– Послушай, Джорон Твайнер.
– Я слышу ветер, море и дождь, – ответил Джорон.
– Послушай внутри.
– Внутри? – удивился Джорон.
– Как песня! – прошипел ветрогон и отвернулся.
Джорон сделал, как предлагал ветрогон, закрыл глаза и позволил звукам своего тела наполнить свои ощущения, но они оказались самыми обычными: сердце, кровь, кости и сухожилия делали свою работу, и почему бы им не делать… Нет. Все не так. Под привычными звуками возникла другая песня, тихая, почти незаметная, и в то же время яростное, поднимавшееся неровное крещендо пронзительных аккордов и долгих скорбных криков. Разбитая сестра песни ветрошпилей.
– Что это, ветрогон?
– Убийство, Джорон Твайнер.
– Но как? – спросил Джорон.
– Сестры моря.
– Кейшаны? Но как они могут даже…
– Не могут. И не делают. Пока. Но пытаются. Болезнь. Боль. Такая печаль. Такой гнев.
– Но мы на них не нападали, ветрогон.
– Нет. – Ветрогон защелкал клювом. – Как злость. Набрасываются.
– И мы стали жертвой их гнева? – спросил Джорон. Затем он похолодел, вспомнив судьбу «Охотника Старухи», поднятого над морем и раздавленного челюстями кейшана. – Один из них рядом с нами, ветрогон? Мы в опасности? – Ветрогон издал странный звук, и Джорону показалось, что он смеется.
Потом он потряс головой так, что задрожало все его тело.
– Не здесь. Далеко. Не здесь, – заявил ветрогон.
– Тогда почему шторм здесь? – спросил Джорон.
Ветрогон снова потряс всем телом. Коснулся головы когтем крыла.
– Не знать. – Он снова издал звуки, похожие на смех. – Может быть, вспоминает нас. Да, да.
– Ты можешь вывести нас из шторма, ветрогон? – спросил Джорон. – Если нет, Миас боится, что нам конец.
– Должен, – ответил ветрогон. – Должен. – Он снова встряхнулся, а потом заговорил тихо, словно обращался к самому себе: – Очень трудно. Очень трудно.
– Мы сделаем все, чтобы тебе помочь, ветрогон, – сказал Джорон.
– Потом нужно ветрошпиль. Буду больной, – тихо сказал ветрогон. – Трудно. Остановить злую песню. Моя песня спит.
– Могу я помочь? – спросил Джорон.
Ветрогон снова рассмеялся и прыгнул к нему.
– Никогда, – сказал он. Потом коснулся груди Джорона. – Зовущий, – продолжал он и коснулся своей головы. – Не зовущий.
– Ветровидящий? – спросил Джорон.
Он ожидал вспышки гнева, но ее не случилось. Ветрогон лишь покачал головой.
– Не ветровидящий. Не говорить так. – Он поднес крылокоготь ко рту Джорона. – Не говорить, – повторил он. – Теперь пойдем. Палуба, да.
Джорон кивнул, чувствуя в словах ветрогона нечто ужасно печальное, но не мог понять, что тому причиной.
– Хорошо, – согласился Джорон. – Я буду стоять рядом и сделаю все, что тебе потребуется.
– Когда я скажу. Передай женщине корабля. Большие крылья.
Джорон кивнул.
– Хорошо.
Ветрогон снова кивнул и запрыгал мимо Джорона к двери, лишь на мгновение остановившись, чтобы зашипеть на лишенного ветра.
Когда он снова оказался на сланце, Джорон и двое детей палубы соорудили из веревок для ветрогона клетку, чтобы его не смыло с палубы волнами, накрывавшими корабль. Так как все женщины и мужчины были заняты выполнением приказов супруги корабля, Джорон остался рядом с ветрогоном, наблюдая, как он готовится – переступает с одной ноги на другую, поднимает одежды, показывая длинные, покрытые чешуей ноги, переходившие в густо заросшие перьями бедра. Черный Оррис слетел вниз с такелажа, кружил над ними и пронзительно кричал:
– Задница! Задница! Задница! – А ветрогон смеялся в ответ.
Пока он готовился, Джорон сумел добраться по сланцу к Миас и предупредил ее, что нужно будет поднять крылья. Потом он вернулся к ветрогону, стоявшему рядом с главной мачтой.
– Будет грубо, – заявил ветрогон, – будет грубая задница. Старуха ее проклянет. Сиськи Старухи.
Потом он опустился на палубе на четвереньки, и Джорон постарался расположиться между волнами и ветрогоном, чтобы защитить его, пока он будет творить магию. Лишенный ветра сделал то же самое. А потом ветрогон выпрямился, поднял голову, открыл клюв и закричал, снова и снова.
Сначала Джорон ничего определенного не почувствовал.
Потом появился жар.
И у него заболели уши, словно в них вонзили ногти. А ветрогон закричал:
– Большие крылья! Большие крылья!
Затем кричал уже Джорон:
– Главные крылья! Распустить главные крылья! – кричал он в летевшую на него стену воды, чувствуя соль на губах.
Миас повторяла его слова, а Серьезный Муффаз стал эхом супруги корабля. Самые отважные души «Дитя приливов» уже поднимались по безумно раскачивавшейся главной мачте, взбодренные приказом Миас, и тянули за веревки, которые разворачивали главное крыло.
И пришел ветер.
Шквал ударил в лицо шторма. Шторм встретился со штормом, чтобы с ним сразиться. Ветры трещали и рвали пространство вокруг корабля. Швыряли его, как игрушку. Ветры, потерявшие всякий смысл, налетавшие со всех сторон и почти мгновенно менявшие направление.
– Держитесь! Держитесь! – кричал Джорон, обеими руками сжимая веревку, когда ветер ударял в него сначала спереди, а потом сзади. На сланце дрожал ветрогон, испускал пронзительные вопли, поднимал крылья, словно в мольбе, и в тот момент, когда уже казалось, что команда и корабль будут потрясены внезапным насилием, ветры замерли. На короткий миг «Дитя приливов» существовал в небольшом пузыре сравнительного спокойствия, в то время как снаружи ветры продолжали свирепствовать и сражаться. Но такое спокойствие не могло продолжаться долго, и с чудовищным криком ярости что-то лопнуло в пузыре вокруг них, и ветер ударил в корабль сзади, толкнул вперед и понес сквозь шторм. Навстречу битве и смерти.
33
После бури
Миас соскочила с главной мачты, ее сапоги громко застучали по сланцу палубы, и некоторое время она стояла совершенно неподвижно. Супруга корабля превратилась в статую, одетую в синюю рыбью кожу и искрящиеся перья, смотревшую на море, в сторону острова, который пока оставался неразличимым. Затем, словно она нуждалась в секунде, чтобы произвести внутреннюю настройку, снова начала двигаться и зашагала по палубе к Джорону, который ее ждал.
