— Вот этого дядю надо убить? Я убью! Примерно полчаса, пока правоверные мусульмане возвращались с утренней молитвы, два главных героя нашего повествования орали друг на друга, как коты на крыше, а маленькая улыбчивая девочка, щуря смешливые глаза, прыгала вокруг них на одной ножке и, размахивая кривым деревянным мечом, распевала в голос: «Бум-балаки-дон!» Поняв, что кулаками и голосом ничего не решишь, соучастники были вынуждены сесть и думать…
— А если попросить Рабиновича? — наугад бросил Лев, и Ходжа вдруг радостно закивал.
— Воистину, о мой преступный собрат с большим сердцем и широкой душой, какое же дитя откажется прокатиться на живом ослике?! Купим ей лепёшку, чтоб не голодала, а Рабинович с эмиром уж как-нибудь на пару управятся с одной-единственной девочкой!
Соучастники церемонно пожали друг другу руки, найдя наконец-то компромиссное решение наболевшей проблемы. Мнение маленькой дочки Ахмеда и Ириды аль-Дюбины в расчёт не бралось, кому оно интересно…
— Значит, слушай сюда, брат мой лопоухий…
— Воистину! — подтвердил Ходжа.
— В смысле ты намекаешь, что я брат ослу?! — Оболенский вынужденно отодвинул внимающую морду Рабиновича и, нахмурив брови, развернулся к Ходже.
— Почтеннейший, мне глубоко до минарета наизнанку (если ты уловил изящество моего пассажа), кем и зачем ты приходишься моему ослу, — ни капли не испугавшись, ответил тот. — Но имей в виду, он — мой осёл! Что, разумеется, не мешает ему быть твоим родственником.
— Так, короче, не слушай этого узкоглазого дауна, — ровно предложил серому ишаку бывший помощник прокурора. — Твоя задача на сегодня — изображать во всей красе деревянную лошадку на карусели. То есть поступаешь в распоряжение вон той маленькой мясорубки с ручкой и катаешь её до вечера, пока сама не свалится и не уснёт. Задача ясна?
Если бы серый ослик мог ответить «яволь, майн фюрер», наверняка бы он так и сделал. Увы, говорить Рабинович не умел, немецкого не знал, а посему просто отсалютовал передним копытом. Домулло попытался было влезть с комментариями, но быстро понял, что это не в его интересах, и лишь с поклоном уточнил:
— Но великий эмир Сулейман аль-Маруф не будет против?
Слуга двух господ изобразил непередаваемое передёргивание ушами, видимо обозначающее, что по этому вопросу они уж сами между собой договорятся.
— А ковёр-самолёт мы можем позаимствовать до вечера? Вернём, честное пионерское!
Вот на этот вопрос серый ослик не мог дать однозначного ответа сразу. Оба ишака отошли в дальний угол стойла, о чём-то там пошептались, пару раз даже поорали друг на друга и погашались крупами, но потом, видимо, пришли к обоюдному согласию, и эмир Бухары легко процокал к Багдадскому вору, неся в зубах свёрнутый очучан-палас.
Лев искренне пожал копыто белого осла и, развернув коврик, кивнул Ходже:
— Присаживайся. Быстрее улетим, быстрее вернёмся. А мартышке с саблей скажи, чтобы каталась на ослике и никуда не лезла. Будет возникать, пригрози, что поставишь в угол!
— Э-э, милая девочка, — опустившись перед дитятей на корточки, начал Ходжа, — мы с дядей Львом (р-р-р!) быстренько слетаем (как птички!) по делам и назад. А ты кушай вот эту вкусную лепёшку и катайся на двух осликах! Хочешь — сразу, хочешь — по очереди. Будешь вести себя хорошо, мы…
— Я всех убью!
— Непременно, — с ангельским терпением подтвердил домулло. — Только не слезай со спины вот этого серого ишака, он будет твоим волшебным боевым конём! И да хранит тебя Аллах и Рабинович…
С этими словами успокоенный Насреддин пересел на расстеленный ковёр к Оболенскому, прошептал тайные (известные любому читателю «Тысячи и одной ночи») слова, и очучан-палас немедленно взмыл в воздух! Соучастники облегчённо выдохнули, задавая нужное направление, и лишь где-то на уровне облаков обратили внимание на счастливейший детский визг за спиной:
— Я лечу всех уби-ить!
Бросившийся на крик Оболенский уже буквально кончиками пальцев успел поймать отлетающую от края ковра малышку Амударью с куском бахромы в кулаке. Ходжа не одобрил этот поступок.
— Быть может, её отец сказал бы нам спасибо…
— А её мама?
Домулло разумно заткнулся, ибо радость целой тысячи Ахмедов не спасла бы их от гнева всего одной внебрачной дочери багдадского визиря. Поворачивать назад было и поздно и бессмысленно. Маленькая Амука, доверчиво прижавшись к широкой груди Оболенского, мирно пригрелась и даже задремала.
— Человек предполагает, а Аллах воистину знает, как и что должно случиться…
Утешившись этой простенькой мудростью, друзья продолжили путь. Очучан-палас, или ковёр-самолёт (кому как привычнее, меня устраивают оба названия), с хорошей крейсерской скоростью нёс их в заданном направлении.
Пользуясь случаем, я не поленился спросить у Насреддина, как оно в целом? Ну, какие ощущения испытываешь при перелёте на колышущейся плоскости ковра при сильном встречном ветре и без всяких заградительных перил по бортам. Домулло спокойно припоминал, что ветер не такой уж и сильный, сидеть надо спокойно, близко к краям не лезть, а в идеале вообще лежать на пузе, наблюдая за пейзажем. Учитывая мой личный опыт летания на метле и боевом драконе, должен признать, что очучан-палас выглядел куда как комфортнее и безопаснее. Со слов Ходжи, разумеется…
До военно-религиозно-полевого лагеря Хайям-Кара они добрались примерно за полтора часа. Плюс-минус десять минут, точно никто не считал.
— И что, вот эта разболтанная неорганизованная толпа и есть спаянное религиозной дисциплиной войско? — не поверил глазам бывший москвич, осторожно кивая на расположившихся в оазисе людей. Осторожно, это чтобы раньше времени не разбудить милейшую доченьку аль-Дюбины.
— Лёва-джан, ты имеешь в виду отсутствие пулемётных вышек, окопов с заградительной колючей проволокой и минных полей? — уныло припомнил домулло, мягко сажая ковёр-самолёт за бархан. — Эти люди — обманутые мусульмане, фанатично преданные своему «пророку». По одному мановению его мизинца они предадут, украдут, убьют, сделают всё самое страшное, на что только способен человек, и умрут в радости, ибо свято исполнили волю чёрного шейха! А уж он наверняка позаботится, чтобы Аллах вспомнил о них в день Страшного суда.
Лев, разумеется, не хуже Насреддина понимал, что такое религиозный фанатизм и чего от него ждать. Перед его мысленным взором вставали страшные кадры взрывов в московском метро. Бесчисленные смерти, искалеченные судьбы, человеческая кровь на ступенях эскалатора и душащее чувство несправедливости, противоестественности и невероятной дикости всего происходящего…
— Сколько их примерно?
— Около пяти сотен, но на нас двоих более чем достаточно, — вздохнул Ходжа. — Нам нужна чёрная ткань, намотанная на голову, и есть шанс затеряться в толпе. Вряд ли они все так уж близко знают друг друга…
— Держи. — Лев аккуратно вынул из-за пазухи две длинные полосы чёрного шёлка.
