– И государь наш кланяться велел…
В этом Мудрослава изрядно сомневалась.
– А еще письмо вам передать, – Древояр махнул рукой, и вперед выступил Тихомир с резною шкатулочкой. На краях её каменья горели, а в центре самом нагнулся, выставив могучие рога, тур.
Знак рода.
Стоило коснуться, и отворилась беззвучно крышка, признав за Мудрославой право заглянуть внутрь.
Свиток?
И с красными печатями. Вот от брата, личная. И от думы… стало быть, и вправду понадобилась.
Мудрослава свиток развернула и прочла.
Нахмурилась.
Прочла еще раз.
Он это серьезно?
Но… разве возможно такое?
– Мне надо подумать, – сказала она, разворачиваясь, испытывая огромное желание немедля сбежать и… спрятаться. Можно в подпол. Или в бочку с капустой, благо, капусты в ней не осталось, как не осталось и моченых яблок, и многого иного. Но вот так…
– Конечно, матушка, – Древояр махнул рукой. – Идите, окажите князю уважение. А я тут… побеседую.
И под руку подхватил. От кого другого подобного обращения Мудрослава не потерпела бы, но Древояр… всегда-то он рядом был. И когда матушка отошла, и когда батюшки не стало. Учил. Успокаивал. Советовал. Наставлял. Вытирал слезы и ругал, не без того. Но всегда-то по делу.
– Вели, чтоб сбитня принесли, что ли, – сказал он, глядя на дворовую девку, которая так и застыла, глаз своих с Медоуста не сводя. И виделось в них та, дурковатая бабья готовность, немедля удариться в любовь. От голоса Древоярова девица вздрогнула.
– Так… немашечки, – сказала она.
– А чего есть?
– Взвар. Травяной.
– Вот его и неси, – Древояр ткнул её посохом в бок, легонько, но напрочь выбивая из головы мечты. И к лучшему. Бояре на дворовых девках не женятся, а вот пользоваться так завсегда радые. Ей-то с того ничего не прибудет, а то еще, коль проведает кто про грех этакий, и вовсе со двора погонят.
– Да уж, – Древояр оглядел комнатушку и покачал головою, темные глаза его налились гневом. – А говорил я, что не будет с этой женитьбы пользы. Но разве ж его переупрямишь?
Мудрослава вздохнула.
Присела на краешек скамьи.
– И теперь, да? Если сама не поеду…
– Оно-то так, – Древояр опустился на лавку, которая тяжко застонала под весом истинного боярина, заставив его нахмуриться еще больше. – Оно-то, конечно, велено уговорить. Да… сама понимаешь, ежель заупрямишься, то все одно поедешь. Ухтомского пошлет.
А тот на разговоры тратиться не станет. Кинет в седло и увезет, а там уж братец найдет, чем укорот дать. Вспомнилась тесная келья монастырская, в которой Мудрослава провела неделю перед свадьбою, чтоб, стало быть, подумала о выборе.
И судьбе.
И… рада была. После той кельи замужество избавлением показалось. А теперь…
– Что ты думаешь? – спросила она и девку, которая взвар принесла, отослала. Правда, та не отошла далеко, небось, подслушивать станет.
Наушничает.
Все-то тут подслушивают, подглядывают, доносят, кто князюшке, кто женушке его, кто братцу. А те, которые половчее, всем и сразу. Древояр тоже понял. Хмыкнул и бороду огладил, а после щелкнул пальцами, воздвигая стену незримую.
– Так-то оно лучше… что я думаю… думаю, что тебе бы в мужском обличье родиться, Славушка. Тогда б мы все беды не знали. Братец-то твой, конечно, силушкою не обделен, но к ней бы ума немножечко. Да сдержанности. Да умения самому думать, без дружней помощи.
Он покачал головою.
– Опасные речи, – сказала Мудрослава, хотя слышать подобное было, безусловно, приятно.
– Так с тобой же ж. Уж ты не донесешь.
– А если донесу?
– Тогда, стало быть, зря жил.
– Так все плохо?
– Не сказать, чтоб уж вовсе плохо. Он ведь не глупый, если так-то. Но горячий уж больно. То в гнев, то в радость. Сперва сделает, после думать начинает. И хорошо, когда поправить можно. Давече вон Саржевского едва на плаху не спровадил. Кто-то там чегой-то донес, а он и рад поверить. У Саржевского норов-то еще тот, неуживчивый… хорошо, хоть сразу не казнил. Стали разбираться, так и вышло, что нет за ним вины, наговор лишь. Святояр-то повинился, замирился, шубу вон кинул горностаеву. И вроде как оно ладно вышло, да… ты ж знаешь, Саржевский не таков, чтобы обиду позабыть.
Мудрослава подавила вздох.
Чудит братец.
А ведь уже двадцать годков сменял, должен был бы в разум войти.
– И дружки его в уши мед льют, он и гораздый слушать.
– Может, еще наладится?
– Думаю. Я-то, грешным делом, отойти от дел собирался. Старомысла за тебя сватал. Думал, поженитесь, он при думе сядет да при братце твоем. Хороший мужчина. Спокойный.
И крепкий.
На Древояра чем-то похож, разве что моложе будет. Вот лица его Мудрослава не помнила, но сердце сжалось болезненно. Почему так не сложилось? Древояр-то дурного мужа не выбрал бы, такого, который в питие да пиру меры не ведает. И жили бы… у Старомысла терем в Вироссе имеется.
Богатый.
Там, небось, зимою сквозь окна не дует.
– Да твоему братцу напели, что надобно земли соединять, царствие виросское длить. Вот соединили. И что толку-то?
Вздохнули оба о надеждах несбывшихся.
– А теперь-то что?
– Теперь… – Древояр огладил бороду. – Страшно?
– Страшно, – призналась Мудрослава. От него ли, старого, скрываться. И не так уж глуп братец, ежели послал единственного, пожалуй, человека, которому она верила.
И которого готова была слушать.
Сам ли додумался?
Хорошо бы.
– И чего боишься?
Мудрослава призадумалась. А и вправду? Чего она боится-то?
– Не знаю. Но… это же… Проклятые земли. И… и там чудовища. Твари. Мертвецы ожившие.
И тот, кто этими мертвецами повелевает.
Вздумалось ему жену искать. На кой ляд ему жена вообще?
– Оно-то, конечно, верно, да только поспрашивал я людей, которые там бывают.
– А такие есть?
– Есть, конечно, – усмехнулся в бороду Древояр. – Купцы-то туда, оказывается, частенько наведываются. И такие, которые уж давно торг ведут…
– С мертвяками?
– Да говорят, что уж сколько лет ходит, но ни одного мертвяка не видывал. Вот чудища, те случаются, но и то редко. Повыбили их, стало быть. А так-то горы. За горами – земли. На землях, стало быть, люди. Селения. Есть малые, есть побольше.
