Не важно.
Она для всех все одно будет мертвой.
Луны не пройдет, как и имя её потеряется. Его и детям-то давать не станут, ибо дурное. Несчастливое. Так что ж уже.
– Я представлял это место иным, – тщедушный южанин кутался в свой тонкий плащик, силясь укрыться от стылого ветра. Он был все так же бледен.
И одет нелепо.
Как в такой одежде по горам лазать? Зато лицо чуть загорело и даже сгорело. А чужие волосы, которые он раньше носил, исчезли. Собственные его были коротки и торчали в разные стороны, что трава сухая.
Брудин.
Пусть это будет Брудин. Она мудра. И не станет обижать слабого мужа. А вот Аульха – другая. С нее станется стравить несчастного с кем-то, кого она сочтет более достойным своей красоты.
И вызова.
Убьют.
Авияр не поймет. И все снова станет сложно. Надо будет сказать отцу, если, конечно, он будет слушать ту, которую за спиной уже называют Проклятою.
– Каким? – неожиданно для себя спросила Брунгильда.
– Я читал об Островах. О том, что здесь природа столь сурова, что справиться с нею могут лишь особые люди. Что живут здесь великаны. И воины. И пираты.
– Живут, – улыбка тронула губы.
– Там, – он указал на море. – О вас складывают легенды. Об отчаянной храбрости и свирепости.
Слышать это было приятно.
– А теперь мы будем строить козлятники. И легенды изменятся.
– Это вряд ли, – он умел улыбаться. И даже удержался, когда ветер толкнул его в грудь. И на кипящее море, что злилось, вгрызалось в камни, смотрел без тени страха. Скорее с детским любопытством. – Нет ничего более живучего, чем легенды.
– Идем, – Брунгильда сама протянула руку.
А он спорить не стал.
Ладошка у него по-женски узкая, хрупкая даже. Такой не удержать ни весла, ни топора. Какой из него муж? Никчемный.
– Я покажу тебе одно место, – она потянула Никаса за собой, вверх по тропе, которая змеилась, впиваясь в каменную плоть горы.
Он шел.
И руку не выпускал. Пока мог. Сопел. Пыхтел. Упал однажды, рассадив эти белые ладони о камни, и Брунгильда молча протянула ком сизого мха. Благо, мох рос везде. А он также молча прижал к ране.
Не застонал.
Не пожаловался. Не попросился назад. Упрямый. Это хорошо? Или нет?
Её ли это теперь дело?
Главное, что шел.
И дошел.
Узкий уступ, по которому можно пройти, лишь прижимаясь спиной к стене. Пропасть под ногами. Чернота. Ветер. И острый едкий запах моря. А потом – провал пещеры.
– Здесь ветра нет, – Брунгильда снова протянула руку.
– Мне кажется, что можно было бы найти другое укрытие, – осторожно заметил Никас и пошевелил пальцами. – Надо же, не болит. И кровь не идет.
– Он хорошо кровь останавливает. И да, боль тоже забирает. А еще такие раны не гноятся.
– Интересно, – он поднес руку к самому носу. – Очень интересно… а его здесь много?
– Хватает. Туда посмотри.
Из пещеры открывался вид на море.
Темное, почти черное.
Белые бусины островов. Низкое небо, которое, казалось, выгнулось под тяжестью солнца. Свет его, слепящий, заставлял жмуриться, щуриться, но Никас смотрел.
Смотрел и из глаз его текли слезы.
А он все равно смотрел. И слез не стеснялся. Долго. Кажется, вечность. И только, когда сама Брунгильда почти устала от ожидания, выдохнул.
Сказал:
– Спасибо.
А потом добавил:
– Оно того стоило.
– Не страшно?
Об этой пещере знали многие. Сюда, во времена незапамятные, когда она, Брунгильда, даже кос не плела, её привел старый Ворон. И он же сказал, что именно здесь мир и море слышны, как нельзя лучше. И тогда они долго сидели и глядели на бездну, что открывалась под ногами. На солнце, которое тонуло в кипящей морской воде. На камни. И воды.
И вот теперь этот странный человечек в глупых одеждах сел на краю. Неловко так. Скособочился. Вздохнул.
И замолчал, уставившись куда-то далеко.
Надо будет сказать отцу, чтобы приглядел. Предупредить.
Жаль будет, если с ним что-то да произойдет.
– Здесь и дышится иначе. Вы… позволите? А то сюртук очень уж тесный.
Он расстегнул пуговку.
И вторую.
Повернулся так, боком, чтобы Брунгильда этакой вольности не увидела.
– Да хоть вовсе разденьтесь, – хмыкнула она и достала из тайника кусок горючего камня, клок мха да огненную иглу. Тронь такой камень, даст искру.
Костерок заплясал, наполняя пещеру рыжими всполохами.
– Это слишком невоспитанно даже для меня.
В полутьме его лицо больше не казалось таким уж уродливым. Непохожим, конечно, на те, привычные Брунгильде лица. Тонкий нос. Хрупкие какие-то женские черты.
– Мне будет не хватать этого места, – она села на шкуры.
Здешние были слишком стары и изношены, чтобы можно было выменять их. Да и в пещеру давно уже никто не подымался. От шкур пахло морем, солью и тоской.
– Возможно, там, куда вы отправитесь, будут и другие места? – заметил Никас осторожно.
– Думаете?
– Почему нет? Мир чудесен и многообразен. Дядя это знает. И я… и… вы не станете возражать, если я напрошусь в сопровождение?
– Что?
– В сопровождение, – терпеливо повторил Никас. – Вас ведь будут сопровождать?
– Я… не знаю.
Почему-то этот вопрос озадачил.
Будут.
Конечно, будут.
Во времена иные, когда дева рода благородного отбывала к мужу, её сопровождали. Четыре женщины знатного рода, замужние и детные. Четыре девы. Четыре служанки, которые останутся с невестой и помогут ей. Рабы и рабыни из числа молодых и крепких.
Когда еще на острове держали рабов.
А… Брунгильда? Кто будет сопровождать её?
Женщины? Не согласятся. Девы тем паче. Разве отпустит кто-то дочь или сестру в Проклятые земли? Чтобы там, коснувшись тьмы, она навеки запятналась ею.
– Я что-то не то спросил? Вы извините. Мне всегда не хватало чувства такта.
– Все хорошо. Я не буду возражать.
Воины?
Кто-то отправится. Быть может, старый Ворон. Он недавно крепко с отцом поругался, с той поры вовсе ушел в море, и уж третий день там.
Вернется, конечно.
