– Какая ты красивая… – раздался тихий-тихий голос. – Я все никак не могу привыкнуть к этому.
Тени.
Замок спешно лепил их из пудры и блесток, вытягивая на свет чужое позабытое прошлое. А я замерла, боясь дышать.
Женщина.
И теперь совершенно ясно, на кого похож Ричард. То же простоватое с виду лицо. Мягкие черты, светлые волосы, которые рассыпаются по плечам. И ореол света, бережно сохраненный замком.
Улыбка.
Ей безумно идет улыбка.
Она не красавица в полном смысле этого слова, но от её лица сложно отвести взгляд. И я смотрю. Не только я. Мужчина за её спиной отражается в зеркале. Он – еще одно лицо из галереи портретов. Совершенное. Аристократичное.
Страшное.
Не могу понять, что же вызывает во мне такой ужас, но сердце вдруг срывается, стучит заполошенно. А рука мужчины скользит по золоту волос.
Собирает их.
Приподнимает. Палец касается тонкой шеи, гладит её нежно. Но взгляд… взгляд его задумчив. И холоден.
– Я обыкновенная, – она наклоняется и прижимается щекой к его раскрытой ладони. – И сама никак не привыкну…
Тишина.
Звонкая.
В ней слышно, как капает вода. Где-то совсем рядом. Нервный звук. Резкий. И болезненный. Я вздрагиваю. И женщина тоже. Она оборачивается. И фигура мужчины тает.
– Кто здесь?
Платье.
Другое! Точно. На ней было светло-зеленое, отделанное золотым шнуром, а теперь темное, почти черное. И сама она изменилась, стала бледнее и тоньше. И почему-то мне кажется, что это не совсем хорошо.
Другой эпизод?
Смотрю. Сжимаю кулаки до боли. И смотрю.
Она откладывает пуховку.
– Ричард? Это ты? Опять прячешься? – она наклоняется. И отступает, почти рассыпаясь пылью. Но нет, не рассыпается. – Ксандр?
Тишина.
– Как же ты меня напугал, – от облегчения, которое звучит в голосе, у меня дрожат колени. – Ты рано сегодня.
– Не ждала? – какой холодный голос.
– Нет, – она улыбается, но робко так. И улыбка нервная, а во взгляде мне видится беспокойство. – Но я рада. И Ричард тоже…
– Он опять сбежал от наставника.
– Тот излишне строг. Ричард еще ребенок.
Женщина напряженно вглядывается… в кого? Я не вижу мужчину, лишь полуразмытую тень. Но все равно не могу отделаться от ощущения опасности.
– Он должен понимать свой долг.
– Он поймет. Дай ему время, – женщина протягивает руки, но тень не позволяет коснуться. Она отступает, резко, раздраженно.
– Где он?
– Кто?
– Твой любовник.
– Прекрати, – теперь в её голосе слышна обида. – Ты снова?
– Где он?!
– Здесь никого нет, – она отступила в сторону. – Смотри, если хочешь… здесь давно никого не осталось. Из живых.
И тень качнулась. От нее веяло угрозой.
Тишина.
Только сердце стучит бешено. И во рту пересохло. А рука, сжимающая коробку с пудрой, дрожит. И я понимаю, что пудра эта окаменела, причем давно. Но запах лаванды… наверное, она любила лаванду.
– То, что здесь происходило, тебе не нравилось? – я осторожно возвращаю коробочку на место. Закрываю крышкой.
Пытаюсь унять дрожь.
А замок молчит.
…солнце.
Солнце садится. Оно тонет в расщелине между скалами. И там, где-то внизу, клубится золотой туман. Женщина смотрит на него. Теперь она сидит, уткнувшись лбом в стекло, обняв себя за колени. Рядом лежит книга.
Страницами вниз.
Та самая?
Другая?
И почему мне опять… дурно? Словно предчувствие такое. Так и хочется крикнуть:
– Беги отсюда!
– Мама?
Ричард. Его замок рисует с любовью, вихрастого мальчишку со слишком большими выразительными глазами.
– Да, дорогой?
Она даже не обернулась. И рука, поднявшись было, чтобы прикоснуться к сыну, бессильно упала.
– Мама, ты еще болеешь?
– Немного.
Ричард делает шаг.
Сколько ему? Лет шесть? Или семь? Я не умею определять возраст детей. Но он хмурится. И поджимает губы.
– Из-за него, да?
– Нет, – она все-таки отворачивается от окна.
Совсем бледная. Исхудавшая. Словно тень себя самой.
– Это просто… просто так получилось, малыш, – в глазах вспыхивает узнавание. И она встает, протягивает руки, касается Ричарда трясущимися пальцами. Обнимает. А он утыкается в живот матери. Так и стоят. Долго…
В моем горле ком.
– Мы уедем? – тихий такой вопрос.
– Нельзя.
– Почему?
– Потому что, дорогой, это место… оно тебя не отпустит.
– А тебя?
– Боюсь, что и меня…
И тени рассыпаются пеплом. На моих губах соленый вкус слез. И я стою. Глотаю их, сама не понимая, что случилось. Почему я вдруг так…
– Спасибо, – это я Замку.
Скрип-вздох ответом. А треклятое зеркало посверкивает чернотой, манит заглянуть. И я делаю шаг.
И еще.
Зеркало.
Тут зеркало и там зеркало. Два зеркала. Один дом. И тьма, которая клубится за стеклом. Теперь я не только вижу её, но и ощущаю. Она теплая и ласковая.
Такая родная.
Для кого?
В детстве я до жути боялась темноты и старого подвала, куда нужно было спускаться за картошкой. В подвале пахло сыростью и плесенью, и еще канализацией, но не так сильно, чтобы подвалами этими нельзя было пользоваться. И всякий раз, когда мама совала мне ключ, я… я хотела одного – сбежать.
Но приходилось спускаться.
Картошка ведь.
Почему сейчас вспомнилась она? Или, точнее, тот подвал? Он ведь остался, и я даже как-то заглянула, когда уже училась в университете, убеждаясь, что нет ничего страшного. Земляной пол. Кривые стены. Трубы в драной обмотке теплоизоляции. Двери перекошенные с написанными краской номерами. В общем, обыкновенно все.
Тьма же, она покинула его вместе с детскими моими страхами. Зато я знаю, где она теперь.
Здесь.
Она расплескалась по зеркальной глади. И я вдруг испытала почти непреодолимое желание коснуться её. Убедиться, что есть тончайшая преграда стекла.
Или нет.
А в голове словно шепоток раздался, такой приглушенный, когда голос слышен, а слова – нет. Что за…
