Но снова завыли рога.
И ворота гостеприимно распахнулись, впуская следующую невесту.
Горы встретили ветром, который здесь пах совершенно иначе. Камнем вот. И еще чем-то, чего Брунгильда не могла распробовать.
Она пыталась.
Сидела, стараясь не отвлекаться на дорогу, и принюхивалась. А оно все никак. Обидно! До слез-таки обидно! Или это не из-за ветра, а… из-за всего прочего?
Вспомнилась та, последняя ночь.
Костры, которые развели на берегу. И пламя их было столь ярким, что тьма отступила, а темные воды окрасились рыжими всполохами. Тут же вытянули столы. И пусть они не ломились от снеди, как в былые времена, но никто-то не остался голоден.
Весь день пекли лепешки.
И хлеб.
Ныне же на кострах шипела солонина. А с кораблей спустили бочки с кислым пивом и вином. И люди, словно разом позабыв обо всем, что о голоде, что о причине, собравшей их здесь, на берегу, веселились. Сперва робко, словно стесняясь. Но вот завыла дудка, застучали старые барабаны. И Альгрид Златокосая первой вышла в круг, закружилась в быстром танце, а за нею и прочие.
Девицы.
И парни. Застучали по камню босые ноги, замелькали юбки, косы и клинки, сплетаясь в танце.
– Это завораживает, – тихо произнес Никас, сунув руки в подмышки. Он по-прежнему носил свое нелепое платье, слишком тесное и неудобное, а еще продуваемое насквозь. И Брунгильда молча протянула старый отцовский плащ.
А он также молча принял.
Встал рядом, в тени.
И вправду танец завораживал.
– В этом же есть смысл? – спросил Никас шепотом.
– Пожалуй. Ворон рассказывал, что когда-то в древности так чтили богов. Что порой схватки случались и не шутейные.
Лязгнули клинки и двое соперников разошлись.
– И тогда на камни лилась кровь, а если случалось кому умереть, так тому и быть. Кровь отдавали за удачу, а после кто-то решил, что и рыбы хватит. Или иного чего. Но видать, не хватило.
Столкнулись две девицы.
Ингрид и Хальгра, давние подруги и недавние соперницы, встали, выпятив грудь, вперившись одна в другую ревнивыми взглядами. Похожи, что сестры. И застучали привязанные на пальцы косточки, выплетая новый ритм. А круг расширился, давая место для поединка.
Ингрид закружилась на месте. И юбки взлетели, обнажив крепкие ноги.
– Тут можно выбрать невесту. Или жениха. Если будет согласие, тогда и заживут, тогда-то и слова родительского не надо, ибо боги благословят. Но можно и отказаться. Ежели жених выбранный или невеста не любы, то…
Хальгра вскинула руки, и привязанные к рукавам бубенцы зазвенели громко, тревожно.
– …жених ловит невесту за косу. А та ускользает… или нет. Или не дается поймать. Или отталкивает, и коль вытолкнет за границу круга, на то воля богов.
Брунгильда замолчала, думая, что сама могла бы выйти. Прежде. Что… у нее тоже есть расшитые алой нитью юбки. И блуза из беленого нарядного льна, которую она сама украшала, что бисером, что ракушками. Есть браслеты, хотя и не золотые, из старой меди, но есть же.
Только… куда ей.
– А у вас есть такое? – смотреть на чужой танец стало почти невыносимо. И подумалось, что если она уйдет, этого ведь никто не заметит. Так стоит ли?
– Нет. Дядюшка говорил, правда, что когда-то давно в деревнях случались празднования, на которых юноши и девы могли вести себя довольно свободно. Но эти обычаи давно отошли. И теперь все просто. Родители сговариваются о браке, а дети подчиняются их воле.
– И вправду просто.
Почему-то прозвучало издевкой.
– В этом на самом деле нет ничего плохого. Если родители любят детей своих, разве захотят они им несчастной судьбы? И коль сердце чье-то тронет любовь, то разве к тому не прислушаются?
Меж девицами влез Торнсвуд.
И танец ускорился.
Кого выберет? Он ведь то одной, то другой улыбался. Если Ингрид подносил яркие камни, которые добывал из моря, то Хальгре – раковины. Он на Брунгильду поглядывал, но издали.
– Хотя, справедливости ради, следует сказать, что все же чаще родители смотрят не на чувства, коии есть субстанция эфемерная, но на то, каков избранник на самом деле. Сколь он знатен. Богат. Что говорят о нем люди. Не было ли в роду его дурных или опасных болезней. Не известно ли за ним самим чего-то, что бросит тень на доброе имя…
– А как же я? Ты бы женился на мне? Вот просто так, по воле своего дяди?
– Да, – он смотрел серьезно. – Я и ныне готов исполнить свой долг. И исполню, когда придет срок. Вы здесь, как мне кажется, лучше, чем кто бы то ни было, понимаете, сколь важно сохранить и приумножить силу рода.
Да, пожалуй.
А вообще никчемный разговор был. Ненужный. И Брунгильда ушла. До рассвета она стояла на берегу, и даже когда отец подошел, не обернулась.
– Ты… – отец никогда особо не умел говорить. – Осторожней там.
– Хорошо.
Захотелось расплакаться, вцепиться, попросить о милосердии. Почему она? Столько ведь девиц есть, пусть бы отец отправил кого-то еще… ту же Ингрид или Хальгру, или Аусвен, или…
И стыдно стало.
Даже Никас, на что слаб он, а понимает. А Брунгильда, мнившая себя сильной, трясется осиновым листом?
– С тобой пойдет дюжина. Ворон собрал. Может, не самые молодые, но справные воины.
Тоже правильно.
Те, кто молод, нужны здесь, дабы не оскудели силой Острова. А остальным… смерть в бою, не то ли, чего многие желают?
– Купец тоже своих людей даст.
– И не только людей.
– Вот-вот, – согласился отец. – Приглядись-ка к этому его… племяннику. Так вокруг тебя и вертится. Небось, понравилась.
Глупость какая.
Никас просто… просто любопытный. А прочие на него смотрят сверху вниз и с насмешечкою. Иные и вовсе презрения не скрывают, что худ он да слаб.
– Что с того?
– Может, дочка, и ничего, да только вот… мало ли, как оно там? Сказано же ж, поглядеть зовет. И на от, – отец сунул шкатулку. – Прислал, стало быть.
Драгоценные каменья полыхнули в ночи. И так ярко, что до дрожи просто захотелось в руки взять, примерить, а потом и выйти в круг огня, похвалиться этаким подарком.
Небось, не раковины.
Не шкурки заячьи.
Не красильные камни. Настоящие драгоценности.
– Оставь, – Брунгильда сумела подавить это, недостойное, желание. – Дай купцу. Видел ведь?
– Видел. Говорит, что этакая красота не у каждой принцессы сыщется.
