Катя рассмеялась:
– Со мной такого не случалось. И никогда не произойдет. В бутылке домашнее вино, папино любимое. Я покупаю его на рынке. Раньше им тетя Света торговала, теперь Марина, ее дочь, продает. Оно не отравлено, не волнуйся. Не из реквизита украдено. Некоторые редакторы, гримеры и операторы любят слямзить что-то, приготовленное для съемок, сожрать на халяву печеньку, орехи, конфеты. Вот не противно им? Непонятно, кто где купил, неизвестно, кто на немытую посуду вывалил… Эдак и понос заработать можно, хотя это пустяк, есть зараза похуже. Тебя кто до меня красил? В первый день съемок?
– Девушка, – ответила я, – Таня, Лена или Оля… Вся в наколках, в носу колечко…
– Галя, – хмыкнула Екатерина. – Вот она всегда жрачку тырит. Мимо пройти не может. Поставят в гримерке печенье, сухарики, конфеты дерьмовые, вроде угощенье для гостя, так Попова пачку мигом прихватит. И что? Как-то раз она увидела за кулисами на столике обломок банана, с которого кожуру сняли, не побрезговала, схватила, в рот запихнула и вскоре свалилась. «Скорая» приехала, в больницу ее отвезли. Долго лечилась. Сейчас только каши на воде ест. Банан тот стопроцентно из самого дешевого гнилья был. Бюджет на реквизит копеечный выделяют, а тому, кого за чем-то послали, хочется себе в карман что-то положить. Фрукты часто с виду нормальные, а на самом деле испорченные. А то, что я тебе предлагаю, для себя купила в проверенном месте.
Екатерина ловко открутила пластмассовую пробку и налила вино в стаканчики.
– Давай, за Глеба!
Я взяла стакан, сделала вид, что пью, и спросила:
– Зачем отец тебя сюда привозил? Место мрачное.
Екатерина подняла бутылку:
– Будешь? Еще тяпнем?
– Мне хватит, – улыбнулась я, даже капли не выпив.
Собеседница осушила стакан.
– Ты вообще-то сейчас должна находиться на съемке. Наверное, режиссер на мыло изошел, ищет героиню.
Я вынула телефон и глянула на часы.
– Пускай! Мне надо где-то тихо просидеть часа два, три. Чем дольше, тем лучше.
У Кати заблестели глаза, а на лице проступили красные пятна.
– Я свободна до завтра. Должна тебя утром под эфир накрасить. Спать здесь не собираюсь, неприятное место, да и негде. Лягу в общежитии.
– Жутко тут, – согласилась я, – почему-то возникает ощущение, что здесь происходило нечто неприятное.
– Музыку пишешь? – осведомилась Катя.
– Нет, – удивилась я вопросу. – С чего ты так решила?
– Творческие люди, не те, кто ими прикидывается, а по-настоящему талантливые, – начала объяснять визажистка, – музыканты, композиторы, художники, писатели чувствуют как хорошую, так и плохую энергетику. У тебя, наверное, есть какой-то талант. Про Валентина Петровича Фирсова ты когда-нибудь слышала?
– Нет, а кто это? – спросила я.
– Главный ведьмовед, – ответила Катя.
– Кто? – не поняла я.
Екатерина налила себе еще вина.
– Народ у нас дикий, если что-то в организме заболит, никто к врачу не спешит, зайдут в аптеку, попросят провизора: «Дайте таблетку от головы, аж тошнит, так затылок ломит». Вообще-то фармацевт должен ответить: «Сходите к доктору, надо выяснить, по какой причине вы плохо себя чувствуете. Головная боль может иметь разное происхождение: повышенное давление, мигрень, какое-то новообразование, грипп, сотрясение мозга. Врач вам посоветует лекарство. Я не имею права вас консультировать».
Катя махнула рукой:
– Да только таких единицы. Аптекарь бросит на прилавок упаковку, и дело с концом. Или человек заглянет к соседке, спросит: «Марь Иванна, ты что от больной головы принимаешь?» И купит пилюли, которые не ему выписывали. Если уж совсем прижмет, дурень побежит к экстрасенсу, бабке-знахарке, колдуну. Те начнут руками размахивать, заговоренную воду втридорога продадут. И уж только если встать не получается, вот тогда доктора вызовут, обследование пройдут, а врач скажет: «Поздно обратились, вам уже нельзя помочь. Где вы раньше были?» Где? У колдунов лечился. У моей одноклассницы мама умерла, потому что побоялась операцию делать, побежала к хилеру. И что бы людям ни говорили, они все равно так себя ведут.
Катя взяла кусок сыра.
– Ешь, не стесняйся. Не знаю, как сейчас, а в советские времена существовала комиссия, куда мог обратиться любой человек с жалобой на представителя нетрадиционной медицины, который его обманул. Проводилось следствие, чаще всего знахаря признавали психически нездоровым человеком и отправляли в спецбольницу. Руководил комиссией Валентин Петрович Фирсов, доктор наук, профессор, известный психиатр. Ехидные коллеги называли его между собой: «Главный ведьмолог» или «Колдунист всея Руси».
Глава двадцать восьмая
Катя опять приложилась к стаканчику с вином.
– Понятно?
– Пока да, – кивнула я.
– Фирсов жестко поступал с теми, кого отправляли на обследование, – продолжала Кузнецова, – члены комиссии с ним никогда не спорили. Вот только никто понятия не имел, что у интеллигентного, никогда не повышающего голоса профессора, всегда обращавшегося к студентам и аспирантам на «вы», энциклопедически образованного человека, который муху деликатно выгонял в окно, а не мог ее прихлопнуть газетой, вот у этого замечательного психиатра в душе живет легион бесов, с которыми он справиться не мог. Ему очень не везло в личной жизни. В те времена, несмотря на присутствие в жизни граждан парткома и обкома комсомола, многие пары жили, официально не оформляя отношений. Если на свет появлялись дети, мужчина просто сообщал при регистрации младенца: «Я отец». И его имя вписывали в метрику. Не стал исключением и Валентин Петрович.
Екатерина доела бутерброд.
– Фирсов регистрировал брак только один раз, когда впервые обзавелся супругой. Его жену звали Анастасией Ильиничной, она подарила ему сына Глеба. Профессор мальчика не признал, поэтому ребенок получил отчество Сергеевич и фамилию матери – Воронин.
Катя взяла кусок колбасы.
– Попробуй, она вкусная! Анастасия тихая, без высшего образования, никогда не претендовавшая на главенство в семье, была полностью подавлена Валентином Фирсовым. Тот обращался со спутницей жизни, как барин с крепостной: убери, подай, помой, все сделала, пошла вон. Анастасия очень любила сына, поэтому боялась уйти от мужа. Опасалась, что жить им не на что будет, вдруг Валентин разозлится и отнимет у нее мальчика.
– Второе навряд ли, – вздохнула я, – если мужчина, состоя в законном браке, не признал себя отцом ребенка, то ему он вообще не нужен.
– Верно, – согласилась Екатерина, – но Настя хорошо знала Фирсова и понимала, что тот мог из желания причинить ей боль пойти на все.
– Да кто бы отдал мальчика человеку, который ему по документам никто? – ввязалась я в ненужный спор.
