Путем какого-то невероятного усилия воли Джулия умудрилась надеть свадебное платье с фатой. Теперь она сидела в грязи, вся одежда была испачкана. Но все равно она как будто сияла, казалась еще прекраснее на фоне разрухи вокруг.
– Помоги мне, – сказала Джулия, и только сейчас Кирсти поняла, что голос идет не из-под вуали, а откуда-то с коленей невесты.
Многочисленные складки платья разошлись, там лежала голова Джулии – на подушке из алого шелка, окаймленная водопадом собственных золотисто-каштановых волос. Как она могла говорить без легких? И все же говорила…
– Кирсти… – взмолилась голова… и вздохнула, катаясь из стороны в сторону на коленях, словно надеясь все объяснить.
Кирсти помогла бы Джулии, схватила бы и раскроила ей череп, если бы фата невесты не стала дергаться и приподниматься, словно по воле чьих-то невидимых пальцев. Под ней задрожал, все ярче разгораясь, свет, он становился сильнее, а со светом пришел голос.
– Я – Инженер, – вздохнул он. И больше не произнес ни звука.
А потом рубчатые складки поднялись еще выше, и голова под ними засияла, как небольшое солнце.
Кирсти не стала ждать, пока этот огонь ослепит ее. Вместо этого она отступила в прихожую – птицы уже стали почти материальны, волки безумствовали – и бросилась к входной двери в обычный мир, когда над ней стал обваливаться потолок.
Ночь встретила ее тьмой и чистотой. Кирсти жадно вдыхала воздух, убегая прочь от дома. Уже во второй раз. Боже, помоги ей, помоги ее разуму, чтобы третьего не случилось никогда.
На углу Лодовико-стрит Кирсти оглянулась. Дом не сдался силам, бушующим внутри. Он по-прежнему стоял, безмолвный, как могила. Нет, еще тише.
Когда Кирсти повернулась, в нее кто-то врезался. Она вскрикнула от удивления, но прохожий, одетый в какие-то лохмотья, уже удалялся прочь, скрываясь в тревожных сумерках, предшествующих наступлению дня. Когда фигура почти растворилась во мраке, она оглянулась, и ее голова вспыхнула конусом белого пламени. Это был Инженер. Кирсти даже не успела отвернуться, он исчез за секунду, оставив лишь ореол у нее в глазах.
Только тогда она поняла цель столкновения. Ей передали конструкцию Лемаршана, та удобно устроилась в руке Кирсти.
Все сегменты были безукоризненно сложены в изначальное положение, отполированы до блеска. Кирсти не осмотрела шкатулку, но была уверена, что все подсказки для решения головоломки исчезли. Следующий открыватель пустится в путешествие по этим граням без карты. Но до тех пор неужели именно Кирсти выбрали хранительницей Конфигурации? По-видимому, да.
Кирсти повертела шкатулку в руках. На долю мгновения ей показалось, что в лакированной поверхности виднеются призраки. Лицо Джулии, а потом и Фрэнка. Кирсти еще раз осмотрела головоломку, гадая, нет ли там Рори: но нет. Где бы он сейчас ни находился, здесь его точно не было. Возможно, существовали и другие ребусы, открывавшие вход в пространство, где он теперь обитал. Например, кроссворд, решение которого снимало засов с врат, ведущих в райский сад, или мозаика, сложив которую можно было попасть в Страну Чудес.
Кирсти будет ждать и наблюдать, как она всегда делала, надеясь, что однажды такая головоломка окажется у нее в руках. Но если ничего подобного не случится, она не станет слишком сильно горевать, боясь лишь того, что воскрешение разбитого сердца – это тайна, неподвластная ни времени, ни умению.
Ночной народ
Мы все – воображаемые звери…
Доминго Д’Ибаррондо.
Бестиарий души
Часть первая
Loco
Я родилась живой. Разве это уже не наказание?
Мэри Хендриксон,
на суде по обвинению в отцеубийстве
I
Истина
Теперь Бун знал, что из всех скоропалительных полуночных обещаний во имя любви нет более зыбкого, чем «я никогда тебя не оставлю».
Что не украло у тебя из-под носа время, украдут обстоятельства. Бесполезно надеяться; бесполезно мечтать, что мир отчего-то желает тебе добра. Все ценное, все то, за что ты цепляешься, лишь бы сохранить рассудок, в конце концов сгниет или пропадет, и бездна разверзнется под тобою, как теперь разверзлась под Буном, и внезапно – без единого слова объяснений – ты сгинешь. Сгинешь в ад или куда похуже, со всеми заверениями в любви.
Мировоззрение Буна не всегда отличалось таким пессимизмом. Было время – не так уж давно, – когда он чувствовал, как бремя душевных волнений спадает с плеч. Все меньше психических припадков, меньше дней, когда он готов был перерезать запястья, лишь бы не терпеть часы до следующей дозы лекарств. Казалось, шанс на счастье есть.
Эта перспектива и вырвала из него признание в любви. «Я никогда тебя не оставлю» – вот что он прошептал на ухо Лори в узкой кровати, от какой не смел даже ждать, что та вместит двоих. И сказал не в припадке страсти. Их любовную жизнь, как и все прочее между ними, пронизывали невзгоды. Но тогда как остальные женщины махнули на него рукой, не в силах простить неудачи, Лори упорствовала – обещала, что у них еще много времени, чтобы добиться желаемого, – все время в мире.
Я с тобой столько, сколько ты пожелаешь, как будто говорило ее терпение.
Еще никто не выказывал ему подобной преданности, и Буну хотелось ответить взаимностью. Эти слова: «Я никогда тебя не оставлю». Вот чем они были.
Память о них и о ее коже, почти светящейся во мраке комнаты, о дыхании Лори, когда она наконец засыпала рядом, – все это до сих пор цепляло за сердце и сжимало до боли.
Он мечтал освободиться и от воспоминаний, и от слов – теперь, когда обстоятельства отняли всякую надежду на их исполнение. Но они не будут забыты. Они по-прежнему терзали из-за его немощи. Жалким утешением служило одно: теперь узнав о Буне все, она сама постарается стереть воспоминания о нем; и со временем преуспеет. Оставалось лишь надеяться, что она поймет его невежество в тот момент, когда он произнес свое обещание. Бун бы никогда не рискнул такой болью, если бы сомневался в том, что сможет, наконец, излечиться.
Мечтай!
Деккер быстро положил конец этим иллюзиям – когда запер дверь кабинета, закрыл жалюзи от весеннего солнца Альберты и сказал почти шепотом:
– Бун. Кажется, мы с тобой в страшной беде.
Он дрожал, Бун это видел: такой махине это не скрыть. У Деккера было сложение человека, который выпускал дневное беспокойство в тренажерном зале. Даже заказные костюмы – всегда черные – не могли скрыть его мощи. От этого в начале их сеансов Бун нервничал: его пугало, что доктор столь внушителен физически и психически. Теперь же он боялся уязвимости этой силы. Деккер – это Скала; это Голос Разума; это Спокойствие. Тревога шла вразрез со всем, что Бун о нем знал.
