Неподатливость веток препятствовала любым попыткам приблизиться. Вместо того чтобы их отгибать, Лори начала проламываться к умирающему созданию. Дерево было живым и сопротивлялось. На полпути через заросли особенно воинственная ветка хлестнула по лицу с такой жалящей силой, что высекла крик боли. Лори приложила руку к щеке. Поранило кожу справа от губ. Промокнув кровь, она набросилась на ветку с новой силой, наконец подобравшись к зверьку. Тот практически не откликнулся на прикосновение, лишь веки на миг встрепенулись, когда она погладила бок, и закрылись снова. Лори не видела никаких следов раны, но тело под рукой горело и билось в дрожи.
Когда она попыталась поднять зверька, тот опорожнился, намочив руки и блузку, и все же она притянула его к себе – мертвый вес в руках. Не считая спазмов нервной системы, в мышцах не осталось энергии. Конечности вяло обмякли, как и голова. Только запах еще сохранял силу, укрепляясь с приближением последних мгновений.
До ее ушей донеслось нечто похожее на всхлип. Она застыла.
И снова – всхлип. Слева, в отдалении, и едва сдерживаемый. Она попятилась из тени лиственницы и вынесла умирающее животное с собой. Лишь на него пролился свет, как оно свирепо отреагировало, застав врасплох из-за своей кажущейся хрупкости, бешено засучило лапами. Лори вернулась в тень – скорее инстинкт, чем анализ подсказал ей, что виной тому солнце. Только тогда она вновь посмотрела в сторону, откуда донесся звук.
Дверь одного из мавзолеев дальше по аллее – массивной постройки из растрескавшегося мрамора – стояла приоткрытой, а в колонне тьмы за ней можно было слабо различить человеческую фигуру. Слабо, поскольку та носила черное и лицо как будто скрывала за вуалью.
Лори не могла взять в толк, что происходит. Умирающее животное, страдающее от света; всхлипывающая женщина – не иначе как женщина – в дверях, одетая для траура. В чем связь?
– Кто вы? – окликнула она.
Сначала скорбящая словно отступила в тень, когда к ней обратились, затем пожалела об этом и снова приблизилась к открытой двери, но так робко, что общее между животным и женщиной стало очевидным.
«Она тоже боится солнца», – подумала Лори. Они были под стать друг другу, зверь и скорбящая – женщина, плачущая из-за существа в руках Лори.
Она взглянула на мостовую между ней и мавзолеем. Можно ли добраться до двери в гробницу, не заступая за тень и не ускоряя тем самым кончину существа? Пожалуй, если осторожно. Продумав перед движением маршрут, она направилась к мавзолею, пользуясь тенями как камешками при переходе брода. На дверь она не смотрела – все внимание было поглощено тем, чтобы не дать свету упасть на животное, – но чувствовала зовущее к себе присутствие женщины. Однажды та даже нарушила молчание – не словом, но тихим, убаюкивающим звуком, обращенным не к Лори, а к умирающему животному.
Когда до мавзолея оставалось каких-то три-четыре метра, Лори посмела поднять взгляд. Женщина в дверях уже не скрывала нетерпения. Она тянулась из своего убежища, обнажая руки, с которых сбежали рукава, и подставляя кожу солнцу. Кожа была белой – как снег, как бумага, – но лишь на миг. Пальцы, что стремились избавить Лори от ноши, темнели и опухали, словно прищемленные. Скорбящая вскрикнула от боли и едва не упала в гробницу, отшатнувшись, но перед этим кожа лопнула, и из пальцев вырвались пылинки – желтоватые, словно пыльца, – падающие во дворик на солнце.
Через пару секунд Лори была у дверей, затем – в безопасности темноты за ними. Помещение оказалось не более чем предбанником. Отсюда вели две двери: одна – в какую-то часовню, другая – под землю. Женщина в трауре стояла у второй двери, открытой, – как можно дальше от ранящего света. В спешке с нее слетела вуаль. Лицо оказалось точеным и худым, едва ли не чахоточного состояния, что придавало дополнительную выразительность глазам, которые даже в самом темном закоулке ловили остатки света с улицы и оттого почти что сияли.
В Лори не было ни следа страха. Это вторая женщина дрожала, баюкая обожженные руки и перебегая взглядом с непонимающего лица Лори на животное.
– Боюсь, он умер, – сказала она, не зная болезни, от которой страдает эта женщина, но узнавая скорбь по собственным слишком свежим воспоминаниям.
– Нет, – с тихой уверенностью ответила незнакомка. – Она не может умереть.
Ее слова были утверждением, а не мольбой, и все же неподвижность в руках Лори противоречила такой убежденности. Если животное еще не погибло, его наверняка уже не спасти.
– Вы не передадите ее мне? – попросила женщина.
Лори заколебалась. Хотя от веса начали ныть руки и ей хотелось закончить дело, углубляться в склеп вовсе не улыбалось.
– Прошу, – сказала женщина, протягивая израненные ладони.
Сдавшись, Лори покинула уютную дверь и залитый солнцем внутренний дворик за ней. Но стоило сделать всего два-три шага, как она услышала шепот. Источник мог быть только один: лестница. В крипте находились люди. Она остановилась, в ней взбаламутились детские суеверия. Страх перед гробницами; страх перед лестницами вниз; страх перед Преисподней.
– Здесь никого нет, – сказала женщина с лицом, искаженным болью. – Прошу, отдайте мне Бабетту.
Словно чтобы успокоить Лори, она отшагнула от лестницы, что-то бормоча животному, которое назвала Бабеттой. То ли слова, то ли близость женщины, то ли, возможно, зябкая темнота добились отклика от создания: по его спине электрическим разрядом пробежала дрожь, да такая сильная, что Лори едва не выпустила его из рук. Голос женщины становился громче, словно она ругала умирающую зверушку, поддавалась нетерпению воссоединения. Но они оказались в патовой ситуации. Лори к входу в склеп хотелось приближаться не больше, чем женщине делать еще хоть шаг к входной двери, и в эти секунды стазиса зверек обрел новую жизнь. Один из когтей зацепил Лори за грудь, когда тот затрепыхался в объятьях.
Бормотание стало криком…
– Бабетта!
…но если существо и слышало, прислушиваться оно не собиралось. Движение стало еще более яростным – помесь припадка и чувственности. Оно то содрогалось, как под пытками, то начинало виться, как сбрасывающая кожу змея.
– Не смотрите, не смотрите! – услышала Лори женщину, но уже не могла оторвать глаз от этой ужасающей пляски. Как и не могла передать существо под опеку женщины, пока лапа вцепилась так, что любая попытка расстаться пустила бы кровь.
Но «не смотрите» было сказано неспроста. Теперь пришел черед Лори повысить голос в панике, когда она осознала: происходившее у нее в руках противоречило всякому здравому смыслу.
– Господи боже!
Животное менялось на глазах. В изобилии волнений и судорог теряло звериные черты, не перекраивая анатомию, а словно разжижаясь – вплоть до костей, – пока твердой материи не осталось с наперсток. Вот и источник горько-сладкого аромата, встретившего под деревом: вещество от разложения зверя. В миг, когда материя теряла связность, она была готова сочиться сквозь пальцы, но суть существа – возможно, его воля; возможно, душа, – притягивала все назад в процессе переиначивания. Последними растаяли когти существа, и от распада по телу Лори прошла волна удовольствия. Она не отвлекла от понимания, что Лори освобождена из цепкой хватки. В ужасе она как можно быстрее выпустила из объятий то, что держала, опрокинув на поднесенные руки женщины словно экскременты.
