Его слова имели вес – даже среди атеистов. Он дал голос сомнению, которое каждый не раз ощутил, но ни один не смел выразить. Полдесятка человек без формы начали ретироваться к машинам, лишившись всякого боевого энтузиазма. Пост у ворот покинул и один из людей Эйгермана, и медленное отступление перешло в бег, когда шеф сделал выстрел в его сторону.
– Стоять на месте! – проревел он. Но человек уже скрылся в дыму.
Эйгерман обратил ярость на Эшбери.
– У меня плохие новости, – сказал он, наступая на святошу.
Эшбери заозирался в поисках того, кто его защитит, но никто не сдвинулся с места.
– Будете смотреть, как он меня убивает? – воззвал он. – Ради бога, кто-нибудь, помогите!
Эйгерман поднял пистолет. Эшбери не собирался и пытаться обогнать пулю. Он упал на колени.
– Отче наш… – начал он.
– Ты тут сам по себе, хуесос, – промурчал Эйгерман. – Никто не слышит.
– Неправда, – сказал кто-то.
– А?
Молитва запнулась.
– Я слышу.
Эйгерман отвернулся от священника. В дыму, в десяти метрах, проступала фигура. Он перевел пистолет в направлении новоприбывшего.
– Ты еще кто?
– Солнце почти село, – сказал тот.
– Еще шаг – и я тебя пристрелю.
– Ну стреляй, – сказал человек и сделал шаг на пистолет.
Цеплявшиеся лохмотья дыма сдуло, и на глаза Эйгермана вышел заключенный из пятой камеры – с кожей светлой, с глазами горящими. Он был гол. Посреди груди красовалось пулевое отверстие, по всему телу виднелись и другие раны.
– Мертвец, – сказал Эйгерман.
– Еще бы.
– Господи боже.
Попятился на шаг; затем на еще один.
– Еще где-то десять минут до заката, – сказал Бун. – И тогда мир наш.
Эйгерман покачал головой.
– Врешь, меня не возьмешь, – сказал он. – Ты меня не возьмешь!
Его шаги множились, и вдруг он сорвался на бег без оглядки. Оглянись он, видел бы, что Буну неинтересна погоня. Вместо этого он шел к осажденным вратам Мидиана. Эшбери все еще был на земле.
– Встань, – сказал Бун.
– Если хочешь меня убить, убивай, – сказал Эшбери. – Покончим с этим.
– Зачем мне тебя убивать? – спросил Бун.
– Я священник.
– И что?
– А ты чудовище.
– А ты – нет?
Эшбери посмотрел на Буна.
– Я?
– Кружева под рясой, – сказал Бун.
Эшбери запахнул прореху в ризе.
– Зачем скрывать?
– Оставь меня.
– Прости себя, – сказал Бун. – Я себя простил.
Он прошел мимо Эшбери к воротам.
– Стой! – сказал священник.
– На твоем месте я бы уходил. В Мидиане недолюбливают рясы. Дурные воспоминания.
– Я хочу видеть, – сказал Эшбери.
– Зачем?
– Прошу. Возьми меня с собой.
– На твой риск.
– Я рискну.
2
С расстояния трудно было определить, что творится у кладбищенских ворот, но в двух фактах доктор не сомневался: Бун вернулся – и каким-то образом превозмог Эйгермана. При его появлении Деккер поспешил укрыться в одном из полицейских автомобилей. Там теперь и сидел с чемоданчиком в руке, пытаясь спланировать следующий ход.
Это было трудно – когда два голоса советовали каждый свое. Публичная личность призывала к отступлению, пока события не накалились еще больше.
«Уходи сейчас, – говорила она. – Просто поезжай. Пусть они все сдохнут».
В этом имелось зерно мудрости. Теперь, когда почти наступила ночь и вернулся Бун, полчища Мидиана еще могут одержать победу. Если одержат и если найдут Деккера, ему вырвут сердце из груди.
Но требовал внимания и другой голос.
«Останься», – говорил он.
Голос Маски, звучащий из чемодана на коленях.
«Однажды ты мне уже здесь противоречил», – говорил голос.
Так и было – с полного ведома, что настанет время заплатить должок.
– Не сейчас, – шептал он.
«Сейчас», – говорил голос.
Он знал, что рациональные аргументы невесомы перед голодом; как и мольбы.
«Раскрой глаза, – говорил Маска. – У меня есть работа».
Что видел Маска и не видел он? Он уставился в окно.
«Видишь ее?»
Теперь увидел. Завороженный Буном, стоявшим нагишом у ворот, Деккер пропустил другую новоприбывшую: женщину Буна.
«Видишь эту суку?» – спросил Маска.
– Вижу.
«Как раз вовремя, а? Кто в этом хаосе увидит, как я ее добью? Никто. А когда ее не будет, не останется никого, кому известен наш секрет».
– Еще есть Бун.
«Он не даст показаний, – рассмеялся Маска. – Господи, да он же мертвец. Чего стоит слово зомби, скажи мне на милость?»
– Ничего, – сказал Деккер.
«Вот именно. Он нам не опасен. А женщина – да. Позволь мне ее заткнуть».
– А если тебя увидят?
«А если меня увидят, – сказал Маска, – подумают, что все это время я был из клана Мидиана».
– Только не ты, – сказал Деккер.
Мысль, что драгоценную вторую половину могут перепутать с дегенератами Мидиана, вызывала отвращение.
– Ты чистый, – сказал он.
«Дай мне это доказать», – умасливал Маска.
– Только женщину?
«Только женщину. Потом мы уйдем».
Он знал, что в совете есть смысл. Лучшей возможности убить суку уже не представится.
Начал открывать чемодан. Маска внутри заволновался.
«Быстрее, а то упустим».
Пальцы скользили на кодовом замке, пока он выбирал комбинацию.
«Быстрее, чтоб тебя».
Последняя цифра со щелчком встала на место. Замок открылся.
Старина Пуговичник еще никогда не был прекраснее.
3
Хотя Бун советовал Лори не отходить от Нарцисса, вида Мидиана в огне хватило, чтобы привлечь ее спутника с безопасного холма к кладбищенским воротам. Лори прошла за ним, но ее присутствие как будто стесняло его скорбь, потому она держалась в нескольких шагах позади, и скоро их разделили дым с темнеющими сумерками.
Сцена перед ней была полной сумятицей. Все попытки довершить атаку на некрополь прекратились после того, как Бун обратил Эйгермана в бегство. И его люди, и гражданские отступали от стен. Кто-то уже уехал – наверняка опасаясь того, что будет, когда солнце нырнет за горизонт. Впрочем, большинство остались, готовые по необходимости пойти на попятный, но завороженные зрелищем разрушений. Ее взгляд переходил с одного на другого в поисках намеков на их переживания, но все лица казались пустыми. Они напоминали посмертные маски со стертыми эмоциями, думала Лори. Вот только теперь она знала мертвых. Ходила среди них, говорила с ними. Видела их чувства и слезы. Так кто здесь по-настоящему мертв? Немые сердцем, кто еще ведает боль, или их стеклоглазые мучители?
