— Я не могу быть «новым русским», — усмехнулся Зайдман, — и
старым не могу. Я еврей по всем статьям. И по маме, и по папе. И даже по своим
религиозным взглядам. Жид, как сейчас говорят некоторые крикуны. Ты меня с этой
категорией не путай.
— Обидно стало? Тогда почему ты опять продавил решение в
правительстве о своем банке? Ну сколько раз тебе говорить, что это незаконно.
Используешь свои добрые отношения с премьером.
— И не только с ним, — засмеялся Зайдман, — а еще и с твоим
другом Сережей Шумским, и с тобой, дорогой наш министр.
— Хватит, — отмахнулся Полетаев, — я все равно не подпишу
решения по вашему банку. У тебя достаточно льгот. Не валяй дурака, Лева, нельзя
все грести под себя.
— А другим можно? — сразу вскипел Зайдман. — А когда в
прошлом году прежнее правительство меня прижало, помнишь, какие у нас дела
были? Да и в твоем банке не лучше. Ты ведь тогда жаловался, что они нечестно
играют, давят конкурентов. Забыл уже?
— Ну а теперь ты решил взять реванш? Раздавить их?
— Конечно. Знаешь, какой у меня самый любимый писатель? Я
тебе скажу. Джек Лондон. У него есть прекрасный рассказ. Новичок входит в бар,
где четверо играют в карты. Подходит к игрокам и замечает, как один сдает себе
четыре туза. Возмущенный, он рассказывает об этом другому игроку. Тот посылает
его подальше. Новичок не может понять, что происходит. «Сейчас его очередь
раздавать карты», — объясняет он новичку. Ты меня понял, Артем? Каждый, кто
сдает карты, берет себе четыре туза. У кого в руках колода, тот и устанавливает
правила игры. Сейчас колода у нас с тобой, а в прошлом году была у наших
конкурентов. Все правильно. Мы возмущались, но ничего не могли сделать. Они
забирали все тузы. Сейчас наша очередь сдавать карты, и я хочу получить свои
четыре туза.
— Именно поэтому у нас никогда не будет порядка, — сказал
Полетаев, выпил коньяк, поморщился и взял дольку лимона.
— Не надо мне рассказывать про порядки, — улыбнулся Зайдман,
— я знаю, какой ты у нас герой. Говорят, на тебя настоящую охоту устроили.
Насчет Лондона — правда?
— Откуда ты знаешь?
— Я все знаю. Объяснил же тебе, что пришла моя очередь
сдавать карты.
— Правда, — недовольно ответил Полетаев, — еще есть вопросы?
— Не любят тебя, Артемушка, — вздохнул Зайдман, — ох как не
любят. А ты лучше послушай, что я тебе скажу. Поосторожнее будь. Вокруг разные
люди ходят. Иногда смотришь, улыбается тебе, думаешь — друг. А улыбается
оттого, что пистолет держит в кармане. Убить тебя хочет, Артемушка. Понял?
— Не понял.
— Знаешь, сколько банкиров мечтают убрать тебя из
министерского кресла? Много крови ты людям попортил за несколько месяцев. Они
думали, ты свой. А ты вдруг для государства начал стараться, как будто всю
жизнь партийным секретарем был. Вот этого тебе не могут простить.
— Кто конкретно не может?
— Фамилии хочешь? Я тебе фамилии не скажу, да ты их сам
знаешь. Но учти, не примут бюджет, доллар раза в полтора подскочит.
Представляешь, что будет?
— Представляю. И даже знаю, что ты все свои контракты в
долларах заключал. И платить тебе нужно через неделю.
— Вот именно. Так что мне твоя отставка невыгодна. И доллар
не должен прыгать. Я стабильности хочу и поэтому за тебя зубами и ногами
держаться буду.
— А если бы не была нужна? — спросил Полетаев, невесело
усмехнувшись. — Ты бы и меня сдал?
— Конечно, — спокойно ответил Зайдман, — будь у меня такие
долги в рублевом исчислении, как у некоторых наших банков, я бы тебя своими
руками удавил. Они же за твою голову получают минимум пятьдесят процентов
прибыли. Начиная с понедельника им придется возвращать долги. Понимаешь, как
здорово получается? Если доллар снова подскочит, они все свои рублевые долги
вернут, да еще с огромной прибылью останутся. Ты посчитай, сколько они заработают,
если бюджет не будет принят.
— Будет, — твердо заявил Полетаев, — бюджет будет принят. Он
уже прошел бюджетный комитет и согласительную комиссию. Так что завтра Дума его
обязательно примет.
— Дай-то бог. — Зайдман посмотрел на часы. — Через десять
минут начнем церемонию открытия.
В кабинет вошла молодая высокая девушка в сером костюме.
Мини-юбка подчеркивала изящество ее фигуры и открывала длинные стройные ноги:
Девушка улыбнулась Зайдману.
— Приехал министр экономики Австрии.
— Вот и хорошо, что приехал, — равнодушно ответил Зайдман, —
пусть кто-нибудь из штаба его встретит, там полно людей. Французы уже здесь?
— Пять минут назад приехали. Мы Кореневу сообщили, чтобы
встретил их. — Девушка смотрела Зайдману в глаза, ожидая распоряжений. Она была
отлично вышколена.
— Все правильно, — сказал банкир, — скажи всем, что мы
сейчас выйдем. И не забудь дать мне текст моего выступления.
— Конечно. — Она повернулась и поплыла к выходу.
— Красивая девушка, — равнодушно бросил Полетаев — с
некоторых пор его перестали волновать девушки, которым он годился в отцы.
Больше привлекали зрелые женщины типа Лены Сусловой.
— Красивая. — согласился Зайдман. — Ты подумай, о чем я тебе
сказал. Особенно не рискуй. Главное, чтобы бюджет утвердили. Потом решим, что
нам делать.
— Опять за свое? Я тебе сказал, забудь о козырях. Шулеров,
кстати, бьют по морде. А во времена Джека Лондона их даже стреляли.
— Пока в меня еще никто не стрелял, — занервничал Зайдман, —
пока, насколько мне известно, стреляли в тебя.
— Да, — согласился Полетаев, — и именно поэтому я не допущу,
чтобы в стране царил беспредел. Это наша с тобой страна, Лева. И если здесь
будет плохо, то будет плохо всем, и нам с тобой тоже. Пойми, все должны жить по
закону, не нарушать его. Нужно кончать с «раздачей тузов».
— Красиво говоришь, дорогой, еще немного, и я заплачу, — с
издевкой заметил Зайдман.
— Я не шучу, Лева. Если здесь грохнет, рухнут твои капиталы.
И никуда ты не сбежишь. Я ведь тебя знаю. Ты упрямый.
— Не сбегу, — вдруг согласился Зайдман, — ни за что.
— Ну вот видишь. Ты всегда говорил, что уедешь последним.
— Никуда я не уеду, — погрустнев, сказал банкир, — у меня
отец под Москвой погиб в сорок первом. И брат лежит где-то недалеко. Он в той
армии был, ударной называлась, которую потом разгромили. Не сбегу, — упрямо
повторил он, — какой я, к черту, репатриант. Я ни одного слова не знаю. Съездил
в прошлом году в Израиль, с трудом три дня выдержал.
— Конечно, — обнял его Полетаев, — пойдем открывать
конференцию, уже шестнадцать часов. — Они поднялись, поправили галстуки.
