Он хотел спросить ее, что она здесь забыла, но язык не ворочался и он промолчал. Отодвигаться тоже не стал.
– Ниле, тебе страшно? – спросила она.
Это прозвучало так дико и глупо, так по-детски не к месту. Он даже взглянул на нее. Она улыбнулась.
– Ты не думай, с ума не сошла. И в друзья я набиваться не думала. Во мне есть человечье, мне нужно поговорить. Не смейся, что я не умею.
– Я не смеюсь, – просто ответил Ниле. – Мне сейчас не до смеха.
– Мне тоже, – промолвила Кая. – Мне тоже давно не до смеха.
– Я бы многое отдал, чтобы не подводить Эберта тогда к твоей дурацкой палатке. Выбрала бы другую жертву, а мы бы тебя так и не знали.
– А я… – ответила девушка. Она пыталась вспомнить, где та начальная точка, где та мать всех ее странных ошибок, что нужно искоренить; она искала все раньше и раньше, но не нашла. – А я бы многое отдала, чтобы вовсе и не родиться.
Она поджала колени и положила подбородок на них. Каталина, помнится, делала также. Увидит ли он снова сестру? Увидит семью?
– Твои грехи не в твоем рождении, Кая-Марта, – нехотя признал он. – Судить тебя можно той же мерой, что прочих. Да, ты принесла много боли мне и другим, своим родным, может, тоже. Но не наговаривай на себя, ты не вселенское зло… В отличии от дружка твоего.
Он хмыкнул, сирин криво ему улыбнулся.
– Не могла найти кого-то получше? Ты вроде девица что надо, я еще на ярмарке пытался тебя увести, а это чего-то да стоит. Неужто у кровожадных чудовищ нет выбора среди приличных мужчин?
Он разговаривал с ней, точно со старой знакомой, которую вовсе и не грозился убить, когда придет время. Все, что угодно, лишь бы не думать о рыцаре и его скорой гибели.
Кая невесело улыбнулась.
– Выбор? Выбор был и выбор богатый. Меня даже просватали, если не знаешь. Жених мой и был тем, кто выдал меня матери с остальными. Ну да я его не виню. Вряд ли он мог меня пощадить после всех моих дел. Он был подле меня эти месяцы в лагере. Не смотрел в мою сторону даже. В моей коротенькой жизни как-то не осталось места любви.
– Бывает и хуже, – Микаэль посмотрел на рыцаря с Сольвег.
– Да, – ответила Кая. – Бывает и хуже. Например, меня убьют через пару недель. Либо ты, либо Морелла… Или я не знаю его настоящего имени.
Микаэль раздраженно вздохнул. Он оглядел ее, как в первый раз на той шумной ярмарке. Хрупкая девчонка с бело-седыми косичками. А глаза синие-синие, огромные просто. Такую бы катать летним полднем на лодке, помогать кувшинки рвать у реки. А нож всадить в сердце? Даже в песнях так убивают неверных коварных красавиц, злых королев и отвратительных ведьм. Но не девиц, чьи глаза потухли еще до того, как жизнь распустилась.
– Хочу ли я тебя убивать? – хотел ли он правда смерти этой глупой девчонки? – Я хочу, чтобы Эберт был жив. Хочу, чтобы Сольвег мне улыбнулась. Хочу подарить им на свадьбу бессмысленный огромный подарок – знаешь, что-то вроде набора медных кастрюль и таких же медных тазов. Хочу снова шутить о Сольвег глупые шутки, говорить рыцарю, что его жена и невеста дурная, а потом идти к ней на ужин и есть поросенка со сливами. Хочу свое будущее, Кая-Марта. Твоя смерть мне его не вернет. Твоя смерть не уменьшит даже количество зла в этом мире.
Кая молчала.
– И потом, – продолжал Микаэль. – Я знаю свои силы. Рука у меня не поднимется. Войну я оставлю другим.
– Спасибо, Ниле, – прошептала она.
– Микаэль, – ответил южанин. – Зови меня Микаэль, пока еще живы, – он вздохнул. – А вообще, лучше Микель. Микаэлла – моя старая тетка, несносная перечница, но все всё равно зовут меня Микаэль. Сколько их не проси.
Сирин спрятал улыбку.
– Рыцарь хоть пару раз называл тебя Микелем?
– Ни разу. Совести нет у него.
На душе до странности по легчало. Может, и правда в этом склепе кроме него хоть кто-то остался живой. Кая-Марта снова молчала и вертела в пальцах колечко. Какое-то дрянное кольцо из стекла и твердой смолы, в нем виднелись рыжие перышки или травинки. Микаэль его уже видел у Сольвег. Но, может, это другое.
– Это им тебя сосватали в Горных домах?
Ему совершенно это не важно, но снова молчать ему не хотелось.
– Что? – она вздрогнула, будто только очнулась. – Нет, Сигур не дарил мне никакого кольца. Это Улаф. И вовсе это не дар. У кого эта безделица, тому я не могу зла причинить своими руками. Он связан со мной. Его боль я буду чувствовать, словно свою, и жизни наши будут повязаны. Оно потом было у Сольвег. Потому и не смогла я ее покалечить. И счастье, что не смогла.
– Ты так тянешься к Сольвег. Зачем?
– Не знаю, – ответила Кая. – Оттого что устала доживать свой век без единого друга.
Южанин вновь помрачнел. Это он мог отлично понять.
– Кто наш враг сейчас, Кая-Марта?
Кая пожала плечами.
– Морелла, Улаф, гвардейцы. Беды этой хватит на всех. Остановить сперва надо сирина, а то война захлестнет всю страну.
– Тогда поднимайся, – южанин встал на ноги и протянул ей ладонь. – Поднимай остальных. Чем дольше мы тут сидим, тем вероятней всего этот амбар подожгут добрые жители.
Он никогда не умел быть лидером, никогда не хотел.
– Кто выдал тебя горожанам, что сторож нас предал?
Кая-Марта пожала плечами.
– Ребенок видел меня в птичьем обличье. Сейчас это важно?
– Нисколько.
Эберт с Сольвег поднялись неохотно. Он растормошил обоих, как мог, погнал к выходу из амбара. Останавливать войну, скажете тоже. Чудовищ им убивать. Южанин нащупал на боку крохотный нож. И ведь никто потом даже спасибо не скажет.
– До дома Совета всего пара улиц пути, – говорил он, отпирая засов. – И вряд ли он охраняется. Раз Морелла теперь глава города с гвардией, то он будет там. Плана у нас никакого, так что в лучшем случае нападем со спины. Веселей, голубки, веселей, сегодня прекрасный день, чтобы умереть за страну. Но даже не надейтесь, что нас потом вспомнят.
Он торопил их, подталкивал и они крались по серым дождливым улицам, точно крысы. Запах пороха сопровождал их повсюду. «Может, все не так уж и плохо, – думал Ниле. – Кая – чудовище. Эберт Гальва – как никак все же рыцарь, умеет колоть и кинжалом, и, может, мечом. Во мне течет кровь южных древних убийц из эльсханских пустынь. А Сольвег в гневе так просто палач, аж по коже мороз. Надеюсь. Да, может все обойдется.»
А со стороны они походили на нищий оборванный сброд, отряд обреченных. Что ж, обреченный обычно дерется сильнее. Южанин заметил, что Сольвег и Эберт теперь не шли близко-близко друг к другу. И пальцы их друг дружки почти не касались. Эберт думал о чем-то своем, Сольвег тоже молчала. «Что за кошка пробежала между этими дурнями», – думал Ниле. Он хотел подойти было к Сольвег, но скрытность была предпочтительней.
