Когда они подошли, госпожа Руза распахнула дверь. Из дома повеяло теплым запахом яблочного пирога, холодной ветчины и чего-то еще. Эберт впервые за вечер понял, как сильно проголодался, но после презрительной отповеди девчонки хотелось назло ей, назло себе, назло всем заползти в свою берлогу и жить, как жилось, без намека на уют и чужую ласку. Холодный комфорт его полностью устраивал. Он повернул назад, к себе, в свой старый дом.
Когда они с Микаэлем дошли до его кабинета, Эберт распахнул дверь и наконец понял, как он устал. И кто после сегодняшнего дня осмелится говорить, что не от женщин все беды, будет назван глупцом.
– Ты можешь остаться сегодня у меня, – бросил он Микаэлю и рухнул в кресло.
– Конечно останусь, – отозвался тот. – Потащусь я в ночь через весь город обратно к матери, разумеется… Кажется, тут еще что-то осталось, – он потянулся к наполовину пустому кувшину вина, который он уже мучил сегодня.
Эберт облокотился на стол и приложил холодные пальцы к вискам. Голова слегка гудела и кружилась, будто он выпил. Надо бы распорядиться насчет ужина. На кухне должна была остаться холодная телятина, пусть принесут.
– Я ведь не по делу вспылил, да?
– Совсем не по делу, – отозвался Микаэль, разливая остатки вина по стеклянным бокалам. – Как сказать Сольвег, что она дура, так «она моя невеста», как обидеть такое милейшее создание, так пожалуйста!
– Она сама прогнала бы нас. Сказала, что мы неугодны.
– Не мы, – погрозил пальцем южанин. – Не мы, дорогой друг, а ты. Повинился бы, улыбнулся, сказал, что не знал, не хотел – и дело с концом! Вечно ты хочешь везде доказать свою правоту.
– Я не умею иначе, – отрезал Эберт и пригубил бокал.
– Да ты никак не умеешь, – Микаэль отмахнулся и положил ногу на ногу. – Красотку, между прочим, тоже можно понять. Ты назвал ее людей и ее саму неугодными бездельниками и попрошайками, а она должна тебе в ножки кланяться?
Рыцарь смолчал. Злился он уже не на нее, злился он просто. Потому что все было так хорошо и его спустили на землю с небес, что он так и стоял истуканом, не сказав даже за гостеприимство спасибо, что сочли его мрачным и серым, что он так и не узнал ничего про ту птице-деву, будь она трижды неладна.
– Ты знал ту сказку? – спросил он Микаэля и махнул вошедшему слуге, чтобы тот принес ужин. – Ту, про птицу?
– Понятия не имел, – отозвался он. – Слышал что-то. Давно еще, от других ее земляков. Что живут они где-то в горах, что перекидываются птицей. Что поют так, что сердце разорвется на много клочков, ищи их потом. Девы-орлицы, говорят, они вещие. Ты бы и сам узнал, если б не начал скандал. Принесли бы нам уже мяса, а то так и подохнуть не сложно.
Эберт молчал и смотрел, как тихо плавятся свечи. Какое все это отношение имеет к нему.
Никакого.
Ни малейшего.
Он подрезал фитиль коптящей свечи, а потом и вовсе задул ее.
Глава VI
– Я сказал, что не дам тебе денег и точка. Отец не велел.
– А ты делаешь все так, как отец велит, как послушная собачонка, – огрызнулся Ланс, чуть было не сбив мальчишку с деревянным подносом.
На улице было людно и шумно. Казалось, после праздника народ не собирался стихать, а только вошел во вкус. Эберт обещал встретиться с братом в городе, он знал, что за этим последует, и обещание давал неохотно. Ланс просил денег не в первый раз и очевидно, что не в последний. Странно, что за последние годы брат не возненавидел его – по завещанию отца большая часть наследства отныне отойдет ему, Эберту, а вовсе не старшему сыну. В детстве все ставили на Лоренса. Он был опорой, надеждой. А потом появилась та девица не к месту, потом карты, а потом милый Лоренс стал игроком. Дела тот вел все с прежней сноровкой, потому и был на плаву, как и должен любой представитель семейства. Получив изрядную прибыль, он утраивал ее или спускал подчистую – удача была не самой верной из его многих подруг. Потом он приходил к младшему брату, говорил, что ожидается прекрасный товар и ему не хватает всего-то сотни золотых, а лучше двух, а прибыль обещал поделить пополам. Может, пару раз Эберт и выгадал, дав ему хотя бы четверть запрошенной суммы, но в целом вести дела с братцем было накладно. Отцу он об этом не говорил. Тот и так хотел вычеркнуть старшего сына из многих бумаг. Ланс виртуозно обогащал семью. Также виртуозно ее разорял. Эберт лишь по мере сил старался не вмешиваться.
– Я отдам тебе все, – твердил Ланс; свою выгоду он видел через три стены и никогда не стыдился просить. – Отдам все в следующем месяце. Представляешь, сколько я выручу на этих пряностях, они придут следующим кораблем.
– Ты то же самое говорил о корабле со сладкими винами – и где он теперь? – рыцарь равнодушно развел руками и подумал – как жаль, что не перепродать это пресловутое рыцарство. Отдать бы вырученные деньги Лансу, чтобы тот наконец-то заткнулся. Да, с детства все сильно переменилось.
– Корабль еще придет, он задержался в южных портах из-за шторма, я уверен, – Лоренс невозмутимо возразил и махнул мальчишке у таверны, чтобы тот вынес ему попить. – Дело выгорит, я уверен.
Эберт вытащил из-за пазухи мешочек с золотыми монетами и швырну его брату.
– Вот, держи, ты же знал, что я все равно принесу. Тут сотня, не трудись пересчитывать. Большего ты не получишь. Отец узнает – снимет голову и мне, и тебе.
Брат развязал мешочек, посмотрел на желтое золото.
– Ты так зависишь от мнения отца. Сколько тебе, Эберт, двадцать три? Не пора ли разжиться своим же умишком?
– Когда-то и ты ему следовал, – возразил ему рыцарь. – И был успешен, весьма успешен. Посмотри, что стало с тобой теперь.
Брат хмыкнул.
– Ты так говоришь, будто я очутился на дне. Спасибо тебе, братишка. Только вот не вечно мне плясать под отцовскую дудку. Это тебе навязали красавицу, а мне пытались подсунуть настоящего крокодила. Хотя извини, дорогой, я не вижу счастья на твоем лице из-за Сольвег.
– Это совершенно не твое дело, – отрезал Эберт. – Раз уж свое ты получил, то не вижу причины продолжать нашу встречу.
Ланс осклабился.
– Да брось. Мы не виделись несколько месяцев, неужели не найдется минутки для брата.
Рыцарь посмотрел на него, пожал плечами. Присел рядом на оградный камень. Большой любви к брату он никогда не питал. То ли из-за разницы в возрасте в десять лет, то ли из-за долгой разлуки, пока он был в аббатстве, и отсутствии писем, то ли из-за того, что он вообще считал любовь между членами семьи пережитком и глупостью. Тесные связи должны быть основаны на доверии, уважении, чести и выгоде – любви в этом списке вроде как не прижиться. Семья Микаэля всегда была исключением. Он сам вообще одно большое и невразумительное исключение, которое нечаянно затесалось в его жизнь. Брата он сторонился, хотя на удивление после его возвращения тот пытался наладить с ним связь. Смешно, что дело было даже не в деньгах, потому что после отказа Ланс никуда не девался. Оставался, звал отобедать, пытался познакомить то с одной, то с другой своей подругой, к которым он на удивление всегда хорошо относился. Микаэль, строя из себя знатока человеческих душ, иногда говорил, что тому одиноко. Может, он бы и посидел с ним за кружечкой эля, говорил южанин, но ведь он все равно остается мелочным снобом, а с таким не расслабишься. Да, он давно не разговаривал по душам с братом. Очень давно.
