Книга Из меди и перьев, страница 20. Автор книги Элииса

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Из меди и перьев»

Cтраница 20

– Долго будешь стоять истуканом?

Солнечный луч из окна освещал половину ее лица, она жмурилась, а один глаз на свету казался ярко-зеленым, будто бутылочное стекло.

– До чего же ты вежлива со своим гостем, – попытался отшутиться рыцарь, но тут же столкнулся со взглядом «не зли меня, если жизнь дорога». Впрочем, он угас так же быстро, как и появился. Сольвег лениво улыбнулась и поманила его рукой. Тот подошел ближе, встал рядом с ней.

– Помнится, сир Эберт, ты не любитель теплого обхождения, – проговорила она, не сводя с него спокойного взгляда; ее зрачки сейчас были разные и тот, что на свету, превратился в мелкую точку. – Так что смотри, твои пожелания выполнены. Садись.

Он сел. Между ними был лишь крохотный столик, на который обычно ставят тоненькие вазочки, в которых нет смысла.

– Ну? – проговорила она. – Мы, конечно, можем молчать. Я могу сказать, что погода утром чудесная – ты согласишься, выразишь надежду, что завтра будет такая же. Я кивну, скажу, что в такое лето море особенно красиво. Кажется бирюзово-зеленым. А пена кружится у камней, точно дымка.

– А что я? – спросил рыцарь. Он невольно смотрел ей в глаза, ему казалось, в их зелени есть золотистые крапинки.

– А ты ничего, – возразила красавица. – Когда ты был в состоянии поддержать такие беседы?

Вошла служанка, криво держа поднос, от которого валил пар. Поставила его на столик, чуть не опрокинув, неловко поклонилась и вышла.

– Лучший пряный шоколад из Эльсхана, – говорила Сольвег, разливая густую горячую жидкость по крошечным чашечкам. – Кардамон и гвоздика с корицей, немного черного перца. Все оттуда. То немногое, от чего я отказаться не в силах. И плевать, что скажет отец.

Она отдернула повыше просторные рукава, чтобы их не запачкать, протянула шоколад и ему.

– Не знал, что ты любишь сладкое, – пряный запах щекотал нос и он впервые с самого утра почувствовал, что проголодался.

– Ты вообще многого не знаешь, – безразлично бросила Сольвег, слегка облизала губы, грея пальцы об чашку. – Я скорее соглашусь ходить в одном и том же платье три дня к ряду, как какая-нибудь простолюдинка, чем соглашусь с тем, что мне есть и чего не есть. Пей, пока не остыло, и молчи.


Он сделал глоток и слегка обжег себе язык и нёбо. Шоколад был густой, столько вкуса, иного в Эльсхане не делают, немудрено, что эта девица привыкла к самому лучшему, кажется, и мать Микаэля была из Эльсхана. Они пили молча, а она на него не смотрела. Казалось, с огромным удовольствием она бы пригрелась в этом кресле с этой чашкой и поднимающимся от нее паром, сомкнула бы веки и уснула вновь приятным утренним сном, точно кошка. И точно, как кошке, ей и не было сейчас до него дела. Ни малейшего. Эберт смотрел, как солнечный луч, в котором плясали пылинки, делает кожу на ее тонких руках и шее еще белее, и думал. Наблюдал, как лениво тянутся мысли в разомлевшем мозгу. Даже забавно, что с ним не так. Отчего он невольно любуется ей только сейчас, когда ей нет до него ни малейшего дела. Отчего рассматривает он ее как картину старого мастера, как почти живое тело, из мрамора выточенное, отчего прояви она хоть какую-то живость, самовольство, мелкую выходку – очарование все сдует, как вихрем, и он тут же отпрянет – не оттого ли, что у самого духа не хватит. И неужели та сумасшедшая дева права.

Сольвег слегка шевельнулась, подняла голову. Их глаза встретились, но смотрела она, казалось, сквозь него. Может, и правы бывают те странные монахи, что решают до смерти молчать и молиться, тишина бывает такой гулкой и емкой, если б они так молчали, молчали бы от рассвета до заката и вновь до рассвета хоть раз – может, он правда узнал бы и понял ее – рассказать хоть кому, рассмеются. Наверно узнал бы. И, может статься, даже хотел бы узнать.

Он неслышно, без единого звона отставил чашку. Встал, подошел к ее креслу. Она даже не сменила позы, только посмотрела на него снизу вверх, чуть приподняла острый подбородок. Слегка протянул руку и легкий шелк ее волос невесомо коснулся его пальцев. Когда бы еще он позволил себе такое. Он ли вообще это делает и зачем. Только чувствовал пряный запах шоколада и еле слышный аромат ее волос, отчего-то ореховый с медом. Она слегка прищурилась, запрокинула голову чуть сильнее. Было видно, как бьется маленькая жилка под тонкой белой кожей, провести бы по ней пальцем, да только это ни разу не сон, хоть еще чуть-чуть – и он не поверит, что все это правда, а золотые блестки, пылинки все скачут по стенам. Голова казалась тяжелой, склонялась все ниже. Прядка ее волос тонким кольцом обмоталась вокруг его пальца.

Громко скрипнула дверь, рыцарь поспешно выпрямился и отдернул руку. Сольвег и бровью не повела.

– Госпожа! – в комнату ворвалась служанка, лицо ее было полно напускного раскаяния, а в голос она вложила столько слезливости, что позавидовали бы и бродячие артисты. – Госпожа, вы простите, нечаянно я, цветы поливала, вот и их залила, на столе лежали…

Она протянула поднос с залитыми не самой чистой водой бумагами.

«Растяпа», – подумал рыцарь. – «Весело же ей живется с такой-то прислугой.» На свое удивление он почувствовал легкую досаду. Не ворвись сюда служанка, не развей она эту странную сонную дымку, кто бы знал, сколько шагов бы он сделал по этой дороге. Теперь не узнаешь. Сольвег скривилась, но устраивать скандал у нее желания не было.

– Поставь на стол и ступай отсюда, – почти беззлобно огрызнулась она и поставила чашку на блюдечко. – Выпороть бы тебя, дорогуша. Вон пошла.

Служанка грохнула поднос с бумагами на стол и торопливо поспешила к выходу, радуясь, что так легко отделалась.

– Сочувствую, Сольвег, – с легкой насмешкой промолвил рыцарь.

Все же она красива, думалось ему. Возможно, и не так плохо, что отец решил свести их вместе. Возможно, он и был действительно с ней слишком строг, невнимателен и безразличен. Возможно, только на одно мгновение возможно, что это он не прав, что все же стоит попробовать, чтобы узнать наверняка, есть ли в этом какой-нибудь смысл, о котором, казалось бы, умные люди судачат столько столетий. Он наклонился к ней, заставил себя посмотреть на ее бледную щеку. Почему она так дрожит, почему так бешено бьется жилка на шее, а глаза бегают, бегают – и ведь даже не на него она смотрит…

Он поймал ее взгляд. Посмотрел на бумаги, на которые она пристально, так пристально глядела во все глаза, нижняя тонкая губа еле видно дрожала. Неужели она так расстроилась, неужели здесь что-то ценное, бедняжка. Тут он заметил слишком знакомый оттиск на сургучной печати. Что это? Писем Сольвег он не писал уже очень давно. А о визитах к ее отцу всегда докладывали мальчишки посыльные, к чему ради такого переводить дорогую бумагу. Он протянул руку и взял первый листок из кучи. Край был залит водой, чернила уже потекли, но умелый мастер враз бы исправил, как надо… На подушечках пальцев осталось мокрое пятно от разведенных чернил. Почерк его. Несомненно его. Каждое слово, выведенное здесь, было написано его рукой, он даже помнил тот день, обычный июньский день того года, неприметный, обыденный, даром что день помолвки, который отпраздновали парой бокалов с ее отцом, а сама счастливая невеста была бледна от гнева и жалась к выходу. Она и сейчас бледна. А на листе погашенные им же долги ее отца банку, на втором тоже, и на третьем, на последнем выкуп всего ее заложенного имущества, пожалуй, единственное, что он попробовал сделать ради нее, хотя никогда не понимал этих глупостей. Ушло бы ее имение с торгов, жила бы все равно у него, неплохой бы вышел урок для будущей купеческой женушки. Но он захотел выказать ей почтение. Какая нелепая мысль.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация