– Смотри, что нашел, – раздался шепот у нее за спиной.
– Умоляю тебя, убери, что бы это ни было.
Она обернулась. Магнус держал что-то длинное, темное, точно осколок кремня. Пальцы у него были лишь чуть-чуть запачканы кровью, казалось, в трупе ее уже было немного.
– Видишь?
– Вижу, убери это от моего лица. Или клянусь, я велю спустить тебя с лестницы.
– Это всего лишь обломок когтя, родная. Птичьего когтя. Прекрасный размер, согласись, а теперь представь, какой же он целый. Теперь странным не кажется, что тело вспорото, будто подушка ножом?
– Да мне все равно, пусть это будет хоть бивень эльсханских слонов!
– Тебе даже не интересно? – Магнус хмыкнул и погладил обломок пальцем. – Интересно, какую весть понесет мастер Талман твоему пресловутому жениху? Бьюсь об заклад, ему-то ума не хватит, будет бормотать, кряхтеть, шаркать ногами, нелепый старик…
– Когда закончишь тешить свое самолюбие, – Сольвег шагнула к двери. – Постарайся не заблудиться и найти выход.
Сильная рука крепко захлопнула дверь. Пытаться открыть было бессмысленно, силы Магнуса она знала. Она могла бы его убедить, устало подумалось ей, обмануть, обвести вокруг пальца, потом отослать восвояси, постараться больше не звать и не видеть – но только не в комнате с трупом. На такое даже она не способна.
– Милая усталая Сольвег, – тихо проговорил аптекарь, он смотрел на нее сверху вниз, но головы она не поднимала из принципа. – Такая надменная, такая гневная и печальная. Всего-то упустила с крючка дурачка-жениха, а сколько злости. Не будь наивной, Сольвег, мы же оба знаем, что сердца у тебя нет и не будет, точь-в-точь как у этого трупа. А вот мозги вроде все время были на месте. Так неужели тебе, дорогая, ни капельки не любопытно. Говори, что угодно, и кривись, сколько влезет, только глупцом ты меня никогда не считала.
Сольвег поджала губу, скрестила на груди руки.
– Говори, что угодно, распускай хвост, как павлин. Только потом ты уйдешь восвояси, а я тебя все равно не прощу.
– Простишь, как услышишь.
– Какая мне корысть с мертвого тела.
– Большая, родная, большая, – он провел пальцем ей по ключице, задержал взгляд на шее. – Ты верно и знать-то не знаешь, что птиц с такими когтями у нас отродясь не водилось. Не знаешь, что для такого они должны быть ростом с тебя уж, не меньше, а таких не бывает. Таких птичек пернатых ты не увидишь даже в лесу Фуарах, а я не знаю, какой беспросветный безумец туда бы поехал. А вот я видел такую однажды.
Сольвег молчала.
– Видел, – продолжал Магнус. – Я рассказывал, что меня изрядно потаскало по свету, да только ты, верно, не слушала, как и обычно. Был я и в Синих горах, и в Седых гаванях, что на утесе. Был еще юнцом, когда мать таскала с собой по дорогам. Не знала, где голову приклонить, просила тепла и работы у встречных людей. Тогда я и увидел ее, Сольвег. Потом думал, что сон, что привиделось, что мало ли что ты увидишь в потемках, в долгих сумерках, в бликах от факелов. Они везли ее на Серебристые шахты. Отправляли в клетке на утлой лодчонке с одним рулевым. Он бы доплыл, оставил там, бросил, на берегу бы истлели ее белые кости. Знаешь, что увидел я издали в темноте в этой клетке? Только на миг, потом ее заслонили, прогнали меня, отправили к матери. Этих желтых глаз я вовек не забуду, точно у волка в ночи золотые, с тусклыми искрами. Голодные, страстные, дикие, в пол-лица, в пол такого прекрасного лица, а тело все в будто бронзовых перьях, пестрых и длинных. Улыбка кроткая, тихая, а когти на лапах точно ножи, да и кровь запеклась на них темной пленкой. И перья в крови. И клетка в крови. И нежная женская шея. Не в ее крови, Сольвег.
Сольвег смотрела, а он говорил, говорил, точно и не ее он видел перед собою. А она не знала, как он жил до нее, до того, как осел в этом городе, как приехал в Исолт.
– Они отправили ее в клетке на тот остров, представь, – вновь усмехнулся аптекарь, хотя ничего смешного она не заметила. – Рулевой вернулся назад, выпил в таверне пинты три эля, а потом веселил постояльцев, боялся на улицу выйти. Все жался к служанке, с колен своих ее не спускал. Уткнулся в девчонку, точно дитя, а та и рада лишней монете. На следующий день собрал пожитки, я слышал, да и ушел он из гор и из гаваней, сказал, что уходит в столицу. Может, до сих пор там живет, почем мне известно.
– И ты предлагаешь, – Сольвег говорила медленно, будто с городским дурачком. – Чтобы я наскребла остатки деньжат, бросила все, пошла бы в Руад, нашла рулевого-пьянчугу, который скорее всего помер лет с десять назад – и расспросила его о том, что за тварь он вывозил из старого пиратского порта, когда меня и на свете-то не было? И это при условии, что тебе не привиделось, впечатлительный мой. Так складно рисуешь, тебе бы быть скоморохом. Все больше бы получал, чем со своей убогой лавчонки.
Магнус не обиделся. Даже бровью не повел. Снисходительно улыбнулся, поднес ее руку к губам.
– Какая ты у меня мелкая злюка, – в кулаке он все также сжимал осколок острого когтя. – Зачем нам тот рулевой, красотка. Помер и помер. Я и без него знаю, что долгое время в Синих горах видели сиринов.
Сольвег подняла голову, смерила его взглядом.
– Скажи мне, любезный, – проговорила она. – Твоя мать, за какой-то радостью сбежавшая в горы, тебя не сильно роняла о скалы?
Магнус открыл было рот, но Сольвег тут же продолжила.
– Ты хочешь сказать мне, что все байки певцов, трубадуров и прочих лентяев на деле правдивы? Что еще ты мне скажешь? Что на свете остались драконы?
– Драконы – нелепая выдумка для глупых мальчишек.
– А прекрасные женщины в птичьих перьях, убивающие ради забавы – это для зрелых и мудрых мужей. Конечно. Я понимаю. Ты продолжай.
Магнус крепко взял ее за руку, раскрыл ладонь и положил ей обломок когтя. Та скривилась и растопырила пальцы.
– Ты никогда не была дурой, Сольвег, – он говорил тихо и вкрадчиво. – Однако для новичка у тебя выходит неплохо. С такой уверенностью рассуждаешь, топаешь ножкой в маленькой туфельке. Только вот видел я побольше тебя, и ты это знаешь, а весь твой мир – это платья да кружево, чулки да подвязки, шоколад на десерт, а теперь еще и ворох долгов. Да что ты знаешь о жизни, родная, ничего ты не знаешь, и к ней не готова. Послушай тогда умных слов и совета.
"Я убью его", – подумалось Сольвег. Она склонила голову на бок, смотрела и понимала, что никогда не достанет ей силы. И он это знает, и знает, что его слова ей, как нож между ребрами. И за это, только за это она его не простит никогда, хоть он трижды, и словами, и делом, уверит ее в своей никчемной любви.
– Я тебя слушаю.
– Вот и умница, – он кивнул. – Ты спросила, какая корысть тебе с мертвого тела. А я отвечу, какая корысть нам обоим. Ты у меня явно не чтец. Я, признаться, и не знаю, к чему вашей семейке такая библиотека. Разве что пыль с книжек смахивать. В этом ты, пожалуй, схожа со своим женихом, чудная пара…
