– Иди сюда, здесь никого.
У Сольвег колотилось сердце, но она шагнула вслед за ним. В палатке было пусто. Посередине стоял стол с кучей разбросанных бумаг и счетных книг. Да, похоже на то. Это была палатка главы Горных домов, сразу заметно, только вот какая корысть им от этого.
– Ищи, – бросил ей Магнус. – Ищи, что угодно, что могло бы дать нам зацепку.
– С чего ты вообще взял, что мы что-то найдем, – фыркнула Сольвег. Она без энтузиазма стала копаться в бумагах.
– С того, дорогая, что в Синих горах живут только они. Сказки про сиринов только у них, а вот жрут они, сирины – всех подряд. Так что прикуси язык, милая, и давай работать.
«Милой» работать не хотелось совершенно. Милая нашла в ящике стола коробку с золотом и жемчугом и мучилась спором с совестью, которая еще жалко пищала, что она не воровка. Одно такое ожерелье – и путь до Измара ей открыт тут же. Причем без Магнуса. Она взяла тяжелые жемчуга в руки, погладила теплый перламутр. Еще не так давно и у нее этого богатства было с избытком. Теперь все заложено, переложено, развеяно по ветру. Она взяла в руки стеклянное колечко, повертела его между пальцами. В стекле было перышко, маленькое, цвета меди, будто не из пуха и перьев оно было сделано.
– Мусор, все мусор, – рявкнула она, захлопнула ящик, открыла следующий и замолчала.
В нем снова были перья, пучок из четырех штук, таких же рыжих, как и в кольце.
– Магнус, – позвала она.
Взяла пучок в руки. Они были жесткие, твердые, будто действительно из металла.
– Ах, ты, красавица, гляди, что нашла, – прошептал Магнус. – Значит, действительно мы на верном пути. А это вот что? – спросил он.
Сольвег посмотрела на колечко, что все еще сжимала в руке. Мелкие волоски перышка блестели на свету.
– Безделушка, – буркнула она. – Скажи мне…
Тут у входа раздались тяжелые шаги. Магнус быстро дернул ее за занавеску, ко второму выходу – к счастью, у этой палатки было два разреза.
Было темно и душно. Он крепко прижимал ее к себе, Сольвег слышала, как бешено колотится его сердце.
– Магнус…
– Молчи.
– Магнус, мне больно! Что-то давит мне в спину и ногу колет…
– Не ной!
– Но, Магнус…
Тот слегка отогнул ткань выхода, впустил тонкий солнечный луч, и они увидели. Там стояла клетка. С острыми шипами изнутри и снаружи, именно они и впивались в нежную кожу Сольвег. На полу лежали острые обломки костей, и мелких зверей, и кого-то размером с неплохого теленка, пол клетки был залит совсем старой спекшейся и почерневшей от времени кровью.
– Магнус…
– Я знаю, молчи, только молчи, дорогая.
Послышались низкие голоса, и двое мужчин вошли в палатку.
– А я тебе говорю, Сигур, еще рано куда-то идти. Я не буду снимать лагерь. Мы не выполнили задуманное и не получили того, что хотели. Я не получил, что хотел. А от своих желаний я отказываться не привык.
– Присмири эту дуру, Улаф, – рявкнул его собеседник. – Присмири, а не то на нас спустят всех собак городского Совета – в Исолте прекрасная армия и у нее неплохо наточенные клинки, нам не выстоять.
– Я выстою против сотни этих изнеженных трусов, – рявкнул тот, кого назвали Улафом. – Я не для того прожил всю жизнь в Синих горах, чтобы шарахаться от каждой жалкой дворняги.
– О людях подумай, – понизил голос второй. – Никто кроме меня не знает о твоем маленьком секрете, ты уверен, что женщинам и детям будет в радость столкновение с городской стражей?
– Женщинам и детям ничего не грозит, Сигур, – возразил Улаф. – Она нам нужна, и я ее контролирую. В конце концов – она моя должница.
Послышался скрип дерева. Оба уселись за стол. Ни Сольвег, ни Магнус не видели их. Только голоса, которые сказали им немало. Сольвег вновь посмотрела на кольцо, которое сжимала в кулаке. Зачем она взяла эту безделушку, вдруг ее хватятся, да и безделушка ли это, если в прозрачном смоляном стекле так поблескивает бронзовое перо, такое же, как и те, выдранные в столе. Она не глупая девчонка, два и два сложить может, она знает, чьи это перья. Сказки Магнуса казались сказками, она надеялась, но не верила им, слишком уж малый шанс на счастье, на новую жизнь, на успех. Но вот они здесь, вот они видят, и слышат, и чувствуют, и жизнь их висит на волоске.
Она сделала крошечный шажок назад, наступила на обломок кости, тот впился ей в ногу.
– Сольвег, не двигайся, – едва разжимая губы, проговорил Магнус. Немой ужас и приказ был в его глазах. – Не двигайся, ведь услышат.
Она почти потеряла равновесие, ступила на полную ногу и зажмурилась от боли. Осколок порвал и старый башмак, и кожу на пятке. Она почувствовала, как выступает кровь. Назад, дальше от этих странных мужчин, дальше от этой тайны, слишком близко к ней оказались, слишком ярко, слишком яро почувствовала она, как смерть и опасность дыхнули ей в лицо.
– Что ты творишь? – шептал Магнус ей на ухо, стараясь схватить ее за руку.
Она тихо, как мышь, отогнула заднюю занавесь палатки, шагнула прочь, шаг, другой и побежала. Пусть кличут трусихой, да, она и трусиха, но будет жива, и руки опасных громил не сомкнутся на ее горле. Не сегодня. На улице уже начинало смеркаться, тени удлинились, зажглись костры. Все ютились у огня, готовили ужин, кричали, смеялись, никому не было дела до девчонки в изношенном платье, которая на закате бежит прочь из лагеря. Может, это одна из них, и спешит к возлюбленному. Может, не малодушие и страх гонятся за ней попятам.
Почти кончился лагерь, скоро появятся знакомые дома и улочки, миновать бы только этот пустырь, до города рукой подать, а это всего лишь ковыль, небольшое озеро ковыля – и тропинка через него, дохромать бы до дома. Башмачок пропитался кровью, она чувствовала, там всегда бывает много крови, если порезать и если бежать. Ветер разметал ее волосы, дурацкое ворованное кольцо сжимало палец. Выкинуть бы его, не хотела она его брать. Да только считается ли ворованным отнятое у врага. Еще шаг, еще два, и вон он город, уже и огни горят в окнах. Как вдруг она вскрикнула, что-то толкнуло ее сзади, опрокинуло наземь, лицом в мягкие травы, да так, что и не вздохнуть больше. Что-то тяжелое навалилось на нее, точно зверь, от человека не почуять такой ярости, такой меткости, таких когтей, которые впиваются в кожу на ребрах. Сколько силы, еще чуть-чуть, так и хрустнут тонкие кости, человечье тело так слабо. Послышался звук раздираемой ткани, затрещало по швам старое платье. «Вот и смерть пришла, а ведь я не готова. Так не готова, так молода», – мелькнуло у нее в голове. Один взмах увесистой лапы, и она почувствовала резкий жар и первые капли крови скатились по ребрам. Тут же послышался крик, людской, не звериный. Вопль боли и злости, запахло паленым волосом, отвратительный запах. «Мне бы кричать», – подумалось ей прежде, чем ужас и боль мягко опустили ее в темноту и небытие поглотило ее.
