– Где твой отец, Сольвег? – спросил он.
– Ты все же хочешь взыскать долги? – красавица усмехнулась. – Нет отца. Уехал. Или во внегородские владения, или к королеве в Руад, или сел на ближайший корабль в Измар, к родне матери. С него станется бежать. Станется оставить дочь погибать в нищенстве и в бесчестье, даром что одно из них навлекла на себя сама. Но ты знаешь, Ниле, да я и не жалуюсь. Поделом и мне, и тебе, и рыцарю.
К ее горлу вновь подступили то ли рыдания, то ли смех. Микаэль, казалось, смутился. Перед ним почти рыдала не та, что он знал, почти нищенка. Голос его был неуверенным.
– Скажи, все так плохо? Ты, точно нищая на базаре. Это платье, этот наряд…
– Ах это… – Сольвег отмахнулась. – Не лей по мне слезы и не жалей меня, твоей жалости мне не нужно. Это платье служанки. И плащ ее. Надо было мне в город, а зачем – не скажу, не твоя это забота. А что выгляжу, как бродяжка – так меня не слишком тепло приветили на дороге.
Сольвег в беде, а дам в беде он оставлять не привык. Даже если это вздорная ехидна, созданная для притеснения и угнетения рода мужского. Ее «не слишком тепло приветили» не сильно его ободрило, но, если она не плачет, не бьется в истерике, а продолжает язвить, значит, в целом она в порядке и ему как благородному господину не придется ввязываться в муторное дело отмщения поруганной девичьей чести. В существовании коей у Сольвег не был уверен никто. Куда больше его заботили слова об Эберте. Эберт, Эберт, глупый ты друг. Если бы кто-то месяц назад сказал Микаэлю, что тот будет переживать по поводу разрыва помолвки рыцаря с этим наказанием Божьим, то он бы засмеялся ему в лицо. Но сейчас дело другое. Глупая честь никогда не позволила такого бы рыцарю. Только похоже вела его по жизни сейчас отнюдь не глупая честь.
– Сольвег, – вдруг вкрадчиво спросил он. – У тебя есть дома чистое платье?
Сольвег подняла на него зеленые глаза и прищурилась.
– Даже два, – огрызнулась она. – Одно синее с драным подолом, который я подшивать не умею. Другое зеленое, вот-вот на локтях протрется. Я почти нищая, Ниле, но я не бродяжка, не смотри на эти обноски. Только до дома четыре квартала. Уволь, не пойду туда с больными ногами, лишь бы ублажить твой привередливый взор.
– Ты пойдешь со мной к Эберту?
Сольвег вздрогнула, посмотрела на него внимательно. Она была хороша даже в обносках, даже с чумазым лицом. Естественно, если не раскрывала свой рот.
– Зачем? – проронила она в недоумении.
– Скажем так, – Ниле протянул ей руку. – Не тебя одну Эберт больше не хочет видеть в своей жизни. Мне нужны ответы, а, признаться, никто лучше тебя не умеет закатывать скандалы и выпытывать сокровенное. Я как благородный дворянин не могу отказать тебе в удовольствии плюнуть обидчику в морду. Сам я это сделать не в состоянии. Жаль, очень жаль. Может, оскорблен я и не так сильно, как ты, но сердце у меня не камень, как у тебя, красотка.
Микаэль с видимым удовольствием заметил, как она огрызнулась и поднялась наконец-то на ноги. Если злится – значит в порядке. Если прежняя Сольвег выйдет наружу – ох, Эберт, держись, вырвет тебе благоверная и сердце, и печень, и легкие.
– Пойдем, – он постарался, чтобы голос звучал ободряюще. – И знаешь, что, – задумался он. – Ты все же смени платье, поверь.
– Уже сказала, – огрызнулась Сольвег. – До дома не побегу.
Микаэль посмотрел на часы на башне, прикрыл глаза рукой от закатного солнца.
– Половина восьмого. До девяти люди на рынке торгуют. Тут за углом, пойдем.
– Сегодня я нищенка, ты забыл.
– Я куплю, – южанин улыбнулся белой улыбкой. – Всегда мечтал купить женщине платье. Пусть не своей. Не обольщайся, в таких злачных местах шелков не найдется. Купим что-то, с чего не капает грязь и дырок не видно.
Сольвег недоверчиво посмотрела на него и кивнула. Встала, оправила платье, скрутила волосы в жгут на затылке. Достала ветхий платок из кармана, оттерла с лица дорожную пыль и засохшие грязные капли. Микаэль с невольным восхищением смотрел на нее. Закинь жизнь ее куда угодно – мгновение, другое – и она снова та же и себя не теряет. Может, это подороже будет всех платьев из шелка.
Он машинально подставил ей локоть под руку. Его ничуть не смутило, что его увидят под руку с нищенкой. Таковой он ее не считал.
– Пойдем, госпожа, – вздохнул он и покачал головой. – Обопрись, ты должно быть устала.
Сольвег поморщилась от первого шага. Порез на ступне все еще болел хоть и не кровоточил. Раны на спине ныли глухо, тупо и сильно, хорошо, наклоняться не нужно. Про них она не сказала, а Микаэль их не видел. Люди невольно бросали взгляды на них – безупречно одетый дворянин и жалкая бродяжка в грязи. Красивая хоть, капюшон Сольвег не надевала.
Лавки еще не закрылись. Казалось, торговля пошла только резвее, когда сошла дневная жара. В тени длинных домов торговали всем, от мечей до только что вытащенных из печи булочек.
– Разойдись, – изредка покрикивал Микаэль, стараясь протолкнуться через толпу. – Госпожа, вы, несомненно, прекрасны, вот только заняли всю дорогу.
Увертываясь от оплеухи дородной торговки, он не забывал тащить Сольвег вслед за собой. Ей это не мало напомнило утро. Также тянули за руку, также она не перечила. Микаэль изо всех сил старался казаться любезным. Он встал возле прилавка с тканями, большого стола, за которым ютился маленький шатер.
Южанин прав оказался, шелком здесь даже не пахло, но ткань была плотная, мягкая, теплая, по такой приятно провести рукой, задержать пальцы на ворсе. Сольвег гладила ткань, проводила пальцами, взгляд ее задержался на темно-синем плотном, с белой вышивкой по подолу, белые же крохотные кружева были на манжетах и по вороту. На этом рынке она выбрала самое дорогое, Микаэль даже не удивился.
– Вот это, – указала она пальцем, посмотрела на него со смесью уверенности и надежды.
Тот лишь плечами пожал.
– Бери, бери, дорогуша, – прошамкала бабка-торговка. – Иди за занавеску, примерь.
Занавеска была, прямо скажем, не лучшей защитой. Микаэль поднял глаза и тут же опустил их, увидев спину своей подопечной. Правда, больше всего его озадачило то, что половина спины покрыта засохшей кровью и ниже лопаток виднелось минимум шесть длинных глубоких порезов. Он помотал головой. «Не слишком тепло приветили». В голове Микаэля вертелась только одна причина, почему обнищавшая богачка в таком виде, и от этого ему, добросердечному по природе, было паршиво отчаянно. Можно было бы дать ей денег, но да не примет она. Да и он ей не брат и не сват, и не суженый. Раздавал бы отец деньги всем, кто нуждался, был бы ты, Микаэль, такой же нищенкой. Не примет она помощь, не примет, такая только на платье и согласится. Южанин доставал из массивного кошеля две серебряные монетки, а Сольвег, сияла, как начищенный пятак, расправляла складки обновки. Вот уж действительно, дай женщине новое платье и на мгновение она даже забудет, что по спине ее точно хлыстом прошлись.
