– Ты обманула меня, – он произнес это с силой и злостью.
– Тебя бы обманул и двухлетний ребенок, – Сольвег не пыталась быть мягкой. – Ты думал, я руки буду тебе целовать? Купил меня, как товар. Как безделицу на базаре. Да я бы не только тебя обманула – я бы придушила тебя!
Эберт сжал подлокотники кресла так, что побелели костяшки.
– Сольвег, Эберт… – Микаэль пытался хоть как-то вернуть все в нужное русло, но те и ухом не повели. Признаться, тот никогда не видел своего друга в таком состоянии. Откровенно говоря, он был искренне убежден, что на злость и обиду рыцарь не был способен. С бывшей невестой он говорил такими словами, что живи они пару веков назад, рыцарского звания его бы тут же лишили. Но что-то подсказывало южанину, что в сказках о рыцарях было правды не много.
– Ты обманула меня, ты подослала своих людей ворами в мой дом, чем же ты сама не воровка?
– Я даже не знала, не знала об этом, ничтожество!
«Не знала»? – подумалось Микаэлю. Как могла она не знать. Разве змея не знает, что поймала цыпленка и хочет его задушить? Он взглянул на нее. Красавица тяжело дышала и молчала, будто сболтнула вдруг лишнего.
– Ты просто лгунья, Сольвег Альбре, – тихо ответил рыцарь.
Выглядел он отвратительно, будто в разгар тяжелой болезни. Похоже его сильно знобило. По лбу текли капельки пота. Микаэль заметил кончик женского платья за ширмой и мысленно охнул. Что же это выходит, они здесь совсем не одни? Он украдкой взглянул на Сольвег, но та смотрела только на рыцаря. Ноздри у нее от бешенства раздувались, как у лошади скаковой. Не успел Микаэль ее остановить, как она схватила какую-то мелкую вазу и с чувством грохнула ее об каменный пол. Отскочивший осколок оцарапал южанину щеку.
Эберт не повел и глазом. Сольвег развернулась на каблуках и гордой походкой вышла из комнаты. Дверью презрительно хлопнула.
– Скажи мне, любезный, ты объелся чего-то или забыл, что ничего крепче вина тебе пить не положено? – вкрадчиво спросил Микаэль, перешагивая осколки. – Я понимаю, что она стерва и не в добром доме ей место. Я первый сказал об этом и ей, и тебе. Но, дорогой мой, нельзя говорить женщине, что она лгунья, даже если это и так. Мы так не поступаем. Мы не матросы с китобойного судна, хотя я бы с радостью подался на вольную волюшку.
– Уходи, – бросил Эберт и отвернулся.
Микаэль оторопел
– То есть как?
– Через дверь, – пояснил рыцарь. – И желательно побыстрее.
Южанин почувствовал, как внутри него закипает разбуженный гнев.
Он зло процедил.
– Может, ты еще своей гостье скажешь, что ей пора уходить?
Он резким шагом подошел к ширме, отодвинул ее, но за ней никто не стоял. Он рассеянно смотрел на пустоту перед собой, переводил взгляд на большое окно.
– Дело твое, – медленно сказал Микаэль и обернулся. – Но обманывать Сольвег, а потом называть ее лгуньей – это не тот друг, которого я знаю.
Женщины нет, женщина исчезла. Только она определенно была. И Эберт не отрицает, странно вдвойне.
– Эберт, – Микаэль подошел вплотную к другу. Тот не соизволил встать с кресла и смотрел на него снизу вверх. – Позволь мне помочь тебе. Это не ты, – в его голосе слышался страх. – Я не знаю, что с тобой сделала эта девчонка, но клянусь – я вытряхну правду либо из тебя, либо из нее. Я знаю, дело в ней, я не так глуп, как всем может казаться.
Улыбка рыцаря была, как у деревенского дурачка – тихая и немая.
– Уходи, Микаэль, – прошептал Эберт и неверным шагом двинулся к двери. – Уходи, я прошу.
Микаэлю хотелось, как Сольвег – опрокинуть ширму, швырнуть что потяжелее в окно. Друг его отослал, он его бросил, да и друг ли он теперь вовсе. Медленным неверным шагом он подошел ко второй двери и захлопнул ее за собой. В груди сдавило, а на сердце кошки скребли. Он сглотнул и огляделся в поисках Сольвег.
– Госпожа, – он негромко позвал. Никто не ответил. Он огляделся, прошел пару залов и увидел ее.
Она сидела в кресле, но голова ее упала на грудь, а волосы рассыпались по плечам. Он подошел и осторожно взял ее за руку.
– Сольвег?..
Та не ответила. Только наклонилась еще сильнее и упала ему на руки, точно кукла, еле он успел подхватить.
– Эй!.. – на спине через ткань проступали капельки крови. Он сразу вспомнил про порезы на белой спине.
– Будь ты неладна… – в сердцах сказал Микаэль, огляделся.
Слуг вокруг не было. Да и вряд ли слуги Эберта теперь будут ему помогать. Он подхватил Сольвег на руки. Она была легче пушинки, и ее голова склонилась ему на грудь. Не была бы она таким наказанием небес, он бы признал, что она хорошенькая. Вместо этого южанин только вздохнул и решил, что вряд ли прошлый Эберт сильно расстроился, если бы тот одолжил на денек-другой его лошадь. Да. Взять лошадь, погрузить на нее полумертвую Сольвег и отвести эту бедовую даму в ее же поместье. Микаэль не помнил, с какого момента в своей жизни он свернул не туда, но точно знал, что с госпожой Альбре он еще наплачется. И с ней. И с Эбертом.
– Держись за гриву, несчастное ты создание, – кряхтел он, усаживая ее впереди себя на вороную кобылу. – Если можешь.
Слабые пальцы Сольвег сжали конскую гриву. Он накинул капюшон ей на голову. Ему показалось, что она прошептала слова благодарности, но то ли это его воображение, то ли их развеяло по ветру. Где-то в закоулках разума мелькала мысль, что к прелестной Мадлене он уже не успеет.
«Слишком много дам, – думал Микаэль, пока цокот быстрых копыт раздавался по мостовой. – Слишком много дам и слишком мало меня. Как же неплохо должно быть живется монахам в аббатстве!»
Дом Эберта все быстрее и быстрее становился крохотной точкой вдали.
Глава XV
Глаза еле открылись, казалось, веки смазали медом. Сольвег не сразу поняла, что лежит на своей постели. Голова кружилась, к горлу подкатывала тошнота. Спину холодил ветерок. Кожей она чувствовала, что сверху на спине нет ни одеяла, ни ночной сорочки. Она запаниковала, хотела выбраться их вороха простыней, но низкий спокойный голос пресек ее попытки.
– Ну, ну, госпожа, потерпи, скоро будет совсем не больно.
Она с усилием открыла глаза и повернула голову. Рядом с ней на стуле у постели сидел мастер Талман, тот самый врач, которого еще Эберт просил осмотреть труп слуги. Он был седой и бородатый, длинный камзол из черного сукна был застегнут на все пуговицы. В руках у него была игла, которую тот держал над зажженной спичкой. Сольвег застонала и почувствовала колющую боль, когда игла вновь уколола ее рядом с порезом. К уже зашитым ранам он приложил вату, смоченную в зеленоватом растворе. От него шел пар. Он жегся отчаянно, и Сольвег казалось, что с нее медленно, но, верно, снимают кожу.
– Полежите, моя дорогая. Если бы господин Ниле не позвал меня, Создатель ведает, какую заразу бы вы занесли. Пускай просохнет. Я, с вашего позволения, пойду домой. С полуночи рядом с вами, а уже утро.
