Сольвег кивнула и медленно пошла к выходу из шатра. Хорошо, что она взяла лошадь, теперь она быстро доберется до дома. А дома и тепло, и уют камина, который не чистили уже несколько месяцев. Она шла, а роса на длинной траве холодила ей ноги. В какой-то момент она поняла, что не злится на Каю. Эберт никогда ей не принадлежал, не принадлежит он и этой девчонке из Горных домов. Смешно, через столько лет ощутить, что где-то рядом может быть родная душа. Обе хотят свободы, обе и не получают ее. Она зайдет в гости. Теперь точно зайдет. Пусть даже и с Микаэлем. И, может, ей снова предложат чай, и лепешки, как давно жданной и желанной гостье. Давно ее нигде не ждали. Давно она не встречала людей, которые не знали бы о ней ничего. Она до сих пор чувствовала на губах сладковатый вкус липы с медом. «Я приду, я еще правда приду», – думалось ей. И какой-то дикий мужлан ее не остановит. То ли сердце ей говорило, то ли измученный разум, но что-то подсказывало, что ее путь к свободе начинался именно здесь, и пшеничные масляные лепешки были верной дорогой. Наконец-то верной дорогой.
Глава XVII
Она подложила ему под голову расшитую диванную подушку, а больше она ничего для него делать не собиралась. Пусть так лежит. А чайник жалко. Эта девушка была права, он был красивым. Время все текло и текло, а она доставала из шкафчика новый чайник, засыпала туда свежие цветки липы. Даже сухие листки были липкими, будто вымоченными в меду. Залить кипятком и оставить. Она посмотрела на Улафа, распростертого на полу. Тот крепко спал пьяным сном уже два часа. Хорошо бы не пришел Сигур. Если он увидит своего друга и господина на полу в ее шатре, то рассказывай – не рассказывай, все едино запрут ее в клетку. Выпускать будут только к рыцарю, чтобы пить его жизни, а потом опять на засов. Кая смотрела на своего хозяина, избавителя и мучителя и понимала, что в первый раз ее не тянет его убивать. Она боялась его, ненавидела, к чему уж скрывать. Но так бы с ней поступил и любой, к чему так злиться и удивляться. Она могла попасть к кому и похуже. К тому, кто вечно держал бы ее в клетке, как зверя. Улаф хоть изредка признавал, что она тоже личность.
Да, убивать его она не хотела. Не сегодня. Сегодня она была спокойна и довольна, точно кот, нализавшийся сливок. Руки потянулись к ящичку с картами. Незнакомке они понравились. А кому бы они не понравились. Гордая улыбка пробежала по ее губам. Она рисовала их сама, когда оставалось время от забот. И рыцарей, и драконов, и волшебных коней, которые доведут, куда скажешь, все, о чем она пела. Рука потянулась к наточенному угольку и перу с чернильницей. Рука сама начертила узкий овал лица, густые пряди черных волос, изгиб фигуры. Было у нее и немного кистей с красками. Тут голубой с синим, тут белое кружево рукавов. Всего лишь глупая человеческая девчонка на сносях, а вот поди ж ты. Она защитила ее. Впервые кто-то хотел защитить ее. Впервые кто-то искал ее общества кроме глупых детей-несмышленышей. Странной она была даже для горцев. Она придет снова, наверняка будет снова клянчить спорынью, которой у нее нет и не было… Но можно будет снова налить и липы, и поставить с пылу с жару лепешек, и просто забыть на мгновение и жажду крови, и злость, и отчаяние. В кои-то веки беседовать с тем, кто не хочет огреть тебя палкой или нож в спину всадить. Сольвег Альбре. Ну, здравствуй, Сольвег Альбре. Заходи в мою жизнь, будешь гостем. Кая поморщилась своим собственным мыслям. Связи с людьми для ее племени всегда плохо заканчивались, следовало бы знать, она сама рассказала ей эту историю. Но тоска грызла сердце, отчего бы и не поиграть в эту тихую дружбу, в единственную дружбу, что ей еще остается, когда хозяин, которому она должна быть верна, грозится выпустить ей всю кровь. Может быть, и не много времени ей досталось, может быть, и не много.
– Эй, ты… – услышала она слабый и хриплый голос, но головы не повернула.
– Кая, – раздалось настойчивее и сильнее.
Она налила в стакан немного чаю на пару глотков и подошла к нему.
– Тебе лучше? – безразличным тоном спросила она.
– Какого лешего тут происходит? – Улаф попытался подняться, но голова у него, очевидно, гудела.
– Уже ночь, – ответила Кая. – Ты пролежал так пару часов. Выпей, держи. Но только посмей меня тронуть хоть пальцем.
– Уже и выпить нельзя, –Улаф буркнул. – Что за пойло ты мне дала?
– Липовый чай. Пей, а то огрею тебя и другим чайником.
– Ты не можешь причинить мне вреда, девчонка, – он спокойно сделал глоток.
– Не могу. Да вот только очень уж хочется.
– Я не должен был на тебя наседать.
– Что? – она удивленно вскинула брови. Он никогда не признавал, что неправ.
– Не должен был, с пьяных глаз не подумал, – все также продолжал Улаф, держа в руках горячий стакан. – Ты должна набираться сил. Что может быть для тебя лучше, чем еще одно несчастное и смятенное сердце? Мне нужна кровь и слезы настоящего сирина, а не слабой плаксивой девчонки. Выпей ее, выпей ее до конца. Забери ее силы и жизнь. Так мы быстрее добьемся цели.
– Мы? – тихо спросила Кая и отвернулась.
Выпить Сольвег? Поступить с ней, как с Эбертом? Ох, это было бы так просто и правильно. Ее сердце смятено и разбито, это было бы вовсе не сложно. Она взяла в руки свою новую карточку из колоды. Краски еще не просохли и на пальце осталось голубое пятно. Она не слишком здесь на себя похожа. Больше на этих странных принцесс из ее сказок, которых вечно надо от чего-то спасать. От чего же спасаешься ты, Сольвег? Что тебе нужно?
Нет, она пока не голодна, она пока не настолько голодна и истосковалась по чужим жизням, чтобы прибрать ее к рукам, пусть Улаф говорит, что хочет. Не Сольвег Альбре ей нужна. Ей нужна та, у которой кольцо. Еще одного хозяина она не потерпит, еще одного, на которого она не в силах напасть. Вот ту она разорвет на куски, даже пискнуть, как кролик, и то не успеет. Кая-Марта бросила непросохшую карточку на стол и вышла поскорее наружу. Холодный ночной ветер окутал ее, точно плащ, шевелил ее белые пряди. Улаф зовет ее чудищем и животным, также и те в городе, кто видел ею растерзанный труп. Она снова вспомнила вкус крови, ощущение жил, раздираемых стальными когтями и подняла руки к глазам. Не всегда ведь она была такой, не всегда. Но что сделали с ней неволя и клетка, того не вернуть.
Беспокойные сны посещали ее не в первый раз. Сны, в которых она тонула, точно в омуте, из которого не выбраться и не выплыть. Она закрывала свои глаза, цвета меда, точно у сокола, а мысли бурным потоком уносили ее все дальше и дальше, туда, откуда все началось. Прошлое снилось ей нынче все чаще и чаще. Своего настоящего имени она никогда не имела. Не родные дали ей его, которых она и не помнила. Пастух нашел ее младенцем в горах. Принес в дом свой и отдал жене. Они были немолоды, оставили ее у себя. И не задавали друг другу вопросов. Дали ей имя. Кая-Марта – такое нелепое и певучее, ни у одной девчонки в округе такого не было.
– Кая, Кая, девочка моя, ступай домой, скоро роса упадет на травы.
Она слышала, будто во сне, голос приемной матери и не спешила откликнуться. Закат в горах так чудесен, красит склоны в огненно-рыжий, серп луны, еще бледный, уже белеет на небосклоне. Скоро на востоке встанут первые звезды. Матушка не услышит, матушка не узнает, где она. Ей не доведется увидеть, как отчего-то перьями обрастает тело ее кровинушки, как медью они отливают на солнце. Это было второй раз. Да и в первый не испугалась она. Тогда она, помнится, забралась на высокий дуб, что стоит на окраине леса. После дождя, ветви такие скользкие, как не сорваться. Она и сорвалась. С самой вершины. Тогда впервые и расправились крылья, медные перья. Чудом она не разбилась, чудом была и сама по себе. Она быстро пришла в себя, увидела, как подглядывали в ужасе за ней местные малыши-несмышленыши. Они обещали молчать, интересно, как дорого стоит слово ребенка? Сказки про сиринов она слышала с детства, их уже сотнями лет не встречали – ту же сотню лет и пугали в рассказах детишек.
