– Уходи, – прошептала она Лансу, яростно ненавидя себя за слабость. – Уходи, человек, уходи поскорее.
Ланс заморгал невидящими глазами, развернулся и пошел прочь своей дорогой.
– Зачем, – зло проговорил Морелла. – Зачем ты его отпустила?
В следующий момент она увидела, как тело его обрастает черными перьями. Да, они были, как в саже, и медь на них не блестела. Глаза сверкнули недобрым огнем, уже появились острые когти. Он было метнулся к пошатывающемуся путнику, но Кая вцепилась в него, жалко повисла.
– Морелла, нет! Морелла, не надо! – вскрикнула она. – Отпусти его!
Ланс упал на спину и ошарашенно смотрел на них, старался сфокусировать взгляд.
– Отпусти, – прошептала Кая. – Не его, не надо.
– Почему? – рявкнул тот. – Почему ты его защищаешь?
Кая молча опустила руки. Она смотрела на лицо брата своей жертвы, такое знакомое. Глаза его были глазами рыцаря. Она не подняла на него руку, не в этот раз.
Послышалось гневное шипение сирина. Морелла вырвался из ее рук, хищная птица взмыла в воздух. На другом конце площади мелькнуло пятно. Это был всего лишь ночной сторож, обходивший улицы. Сирин метнулся к этому пятнышку, не успела Кая и вскрикнуть. Впрочем, вскрикнуть жертва не успела тоже. Послышался глухой удар тела о стену, оно осело на землю. Брат Эберта поспешно поковылял прочь, держась за стены.
– Что ты наделал, – шептала Кая бледными губами. – Что ты наделал?
Запах свежей крови щекотал ей ноздри. Она почувствовала, как тоже начала преображаться, как огнем запылали глаза.
Он перекинулся обратно и протянул ей его. Дрожащее сердце в ладонях.
– Возьми его. Возьми, как в тот раз. Я знаю, чего тебе хочется.
Кая смотрела на окровавленное сердце, приняла его в руки. С пальцев закапала кровь. Она поднесла испачканные пальцы к губам, облизала и задрожала. Из-под прикрытых век был виден огонь. Лицо ее изменилось, напряглось, стало жестким и хищным. Веки полуприкрытые бешено дрожали. Она прижала его ко рту и попыталась впиться в него своими зубами. Внутри она почувствовала торжествующий вопль.
– Вот так, дорогая. Вот так, ведь это не сложно, правда? И тебе ведь нравится, верно? Конечно нравится.
Она разжала руки и уронила недоеденный кусок на землю. Кровь все также текла по рукам и затекала под рукава платья.
– Я не хочу, – прошептала она. – Не хочу, зачем ты принудил меня?
– Это не я тебя принудил, это твоя природа, любовь моя, – Морелла убрал прядь волос ей за ухо. – Это то, что ты есть и никуда тебе от этого не деться. Убей Улафа, убей своего господина, и мы сможем быть счастливы и свободны.
– Давай сбежим, – выпалила Кая. – Давай сбежим и оставим их всех, неужели мы не можем быть счастливы сами по себе? Мы сможем вернуться в горы, если захочешь. Туда, где нас никто не достанет. Любимый, прошу, послушай!..
Она коснулась окровавленными руками его щеки, но тот резко перехватил ее и опустил вниз.
– Никогда не предлагай мне трусливого побега, – процедил он сквозь зубы. – Я не для того столько лет боролся, трудился, чтобы сбежать, как последний трус. Хоть даже с тобой. Мы с тобой должны спасти остальных из нашего племени. А ради этого немудрено и замараться чуток. Ты спросишь, почему я до сих пор сам не отправился на остров Серебряных шахт? Почему я до сих пор не поплыл туда и не попытался освободить их?
– Ты можешь отправиться туда без меня… – прошептала Кая, а воспоминания о холоде и боли живо встали перед глазами.
– Не могу, – процедил он. – В то-то и дело, что не могу. Лишь немногим известно, где находится остров. Лишь паре человек, этим жалким предателям да… да еще тебе. Тебе, раз тебя спасли оттуда. Ты ведь знаешь дорогу… Ты ведь знаешь ее, не правда ли, Кая?
Он пристально посмотрел ей в глаза.
– Или что ты предложишь мне, дорогая?..
А ей нечего, вовсе нечего было ему предложить.
– Вот поэтому мне нужна ты, Кая, – со странной лаской продолжил он. – Ты знаешь дорогу, тебе надо сил лишь набраться. Сейчас ты не сирин, Кая. Так, звереныш в перьях, чудная девчонка… Ты заклеймила себя лишь убийцей, но не стала еще тем, кем должна.
– Ты хочешь войны? – проговорила она и вновь подняла на него бледное лицо. – Когда ты спасешь их, нашу родню?
– Война будет, – кивнул он. – И нам выйти из нее победителями, только нам.
Она смотрела на него не мигая. Покоя, она хотела покоя, тишины и любимого. Но он не мог быть ее иначе, чем после всех этих дрязг и рыданий. Не мог или не хотел. Она со вздохом вспомнила то время, когда ей было достаточно лишь улыбнуться любому юноше и тот готов был жизнь за нее отдать. Теперь все не то. Теперь все иначе. Теперь ее лишь сердце держат на поводу и тянут куда-то, ведут за собой и не к дому родному, явно не к дому.
– Я поняла, любимый, – грустно поникли сухие васильки в ее волосах, она тыльной стороной ладони стерла кровь с подбородка. – Я постараюсь, любимый, я постараюсь… Обними лишь меня на прощание.
– Я обниму тебя, лишь когда ты станешь той, кем должна. Тогда же и назову тебе свое настоящее имя. Если захочешь.
Она взяла его за руку и поднесла к губам. Горячие слезы обожгли его кожу, а губы были потрескавшимися и сухими.
– Я все поняла, Морелла, – шептала горько она и не отнимала его руки от своего лица. – Я стану той, кем ты хочешь, только не отнимай у меня надежду на счастье. Хоть с тобою, хоть без тебя. Никого у меня не осталось кроме тебя. Не отнимай у меня и этого.
Она глубоко вздохнула и медленно поплелась вдоль домов. Еще шажок, еще пару шажков и тот единственный, у кого было ее сердце, исчезнет за поворотом. Тогда она полетит. Тогда вновь послышится свист между медными перьями. Ах, отчего, отчего ей нельзя быть лишь птицей, петь песни и сказки любому прохожему, зачем этот предательский жар в груди, эта ярость из сердца. Он, верно, лгал ей, что любит ее, да только какое ей дело. Только он ее понимал, только с ним была она целой.
Тихо догорали огни в лагере. Горели факелы на столбах, искры падали во влажные травы. Она тихо, как мышь, вернулась в шатер. Улаф лежал на постели, одет и обут, завалился на перину, как и всякий воин другой. Рядом лежала его старая секира, которой он сбивал замок еще с ее клетки. Кто он ей, думалось Кае. Кто она Сигуру, кто она детям и женщинам? Какой-то будет ее судьба, если она просто все оставит, как есть. Исполнит и волю его, и желание. Позволит ли он ей обрести здесь покой. Может, ждут ее признание и поддержка. Может, обретет Улаф власть, а она станет помощницей первой подле него. Может, позволит он ей быть человеком.
Ее пальцы сжимали тонкий и длинный нож для бумаг. Казалось бы, зачем он кочевникам, да только Улаф давненько метил в высшее общество. Так легко было бы воткнуть нож ему в сильное горло. Проткнуть бы раз, а там и вытечет жизнь из него. Где-то слышала она, где-то в старых байках и песнях, что если убьет она того, с кем ее уговор, то или смерть на рассвете, или прощай навсегда человечье обличье. Что вечно ей ходить в перьях, быть зверем. Морелла того бы хотел, подумалось ей. Это он бы и назвал «признаньем себя». Она вспомнила, как держала чужое сердце в руках, как чувствовала вкус крови во рту. Отчего бы и нет, думалось ей, отчего бы и нет. Ведь никто не позволит ей быть человеком. Она отвела руку подальше. Один удар – и он мертв. Один удар – и никогда больше не будет Каи-Марты, убьет и себя, только зверь и останется.
