Сольвег хотела сказать «спасибо», но отчего-то в горле сжался комок. Какой кошмар, Сольвег Альбре стала сентиментальной. Они с Микаэлем были умны, расчетливы и осторожны – ни один другого не называл другом за все то время, что они были вместе. Он мне не друг, все повторяла себе Сольвег, но волна благодарности поднималась в ее груди, когда она смотрела на его проказливую улыбку
Дверь скрипнула. Сольвег обернулась, а в дверях снова стояла Каталина. За четверть часа аккуратно уложенные косички успели порядком растрепаться.
– Микаэль, тебе письмо! – крикнула она с порога и стала размахивать им, как моряк, терпящий бедствие. – Посыльный принес. Да какое красивое, на такой плотной бумаге. И с гербом!
– А ну, дай сюда, непослушная девчонка, – Микаэль быстрым шагом подошел к сестре и выхватил у нее из рук письмо – и второе отдавай! Поди что-то важное, раз с утра пораньше занесли.
Каталина хотела было подразниться и не отдать письма, но Микаэль оказался проворнее.
– Хитрая девчонка, – бросил он и в воспитательных целях дернул ее за локон. – Сдать бы тебя в пансион, да мать не отпустит.
Каталина показала ему язык и выбежала из комнаты. Микаэль грузно опустился обратно на свое место, бормоча себе что-то под нос про жару и надоедливых мошек. Он внимательно посмотрел на конверт и вытянул удивленно губы.
– Что это? – Сольвег потянулась было к конверту, но южанин шлепнул ее им по руке.
– Погоди и не лезь.
Он внимательно перечитал письмо и только после этого поднял глаза на Сольвег.
– Ты не поверишь, но это от Эберта.
– От Эберта? – Сольвег таки выхватила письма из его рук. – Быть не может.
– Это еще не самое удивительное, – продолжал Микаэль, разглаживая вскрытый конверт. – Он приглашает нас на бал.
– Нас?
– Второе письмо для тебя. Вот, можешь посмотреть. Я уверен, что это тоже приглашение.
Он протянул ей конверт из тонкой белоснежной бумаги, на котором рукой Эберта было написано ее имя. Она нечасто получала от него письма со времен помолвки. После того, как их обручили, Эберт писал ей иногда, как было положено приличиями. Судя по всему, он искренне старался рассказать ей о чем-то интересном, но всегда выходило про продажи, покупки товаров и корабли. Для расчетливой Сольвег это была ценная информация, но молодое женское сердце не трогало ни на миг. Она же ему почти не писала. Сначала злость, что ее навек связали с торгашом, затем горделивая обида, что он ни на миг не поддался на ее красоту, что он даже пальцем о палец не ударил, лишь бы завоевать ее благосклонность. Теперь она была рада весточке, будто от старого друга, которым он так и не стал. Она разорвала конверт и вскрыла его. Написано там было все то же, что и у Микаэля. Приглашение на бал-маскарад в конце месяца, в день его рождения. Так красиво, так изящно выведено чернилами ее имя. Странно, у них было две ссоры к ряду, а теперь он хочет ее видеть? Она прикрыла глаза и на мгновение снова вспомнила, как в то утро они вместе пили горячий шоколад, как она впервые забыла про Магнуса, как он подошел и погладил ее волосы, путая в них свои пальцы.
– Сольвег? – окликнул ее Микаэль. – Ты все еще здесь?
Сольвег почувствовала, как немного краски прилило к щекам. Она отложила письмо в сторону.
– Почему он нас пригласил? Разве он не…
– … под заклятием? О да. Тем более нам надо идти, чтобы все выяснить. Кая может быть хитра и уж точно опасна.
Сольвег недовольно прицокнула языком.
– Снова ты за свое.
– Разумеется, – фыркнул Микаэль. – Более того, я искренне удивлен, что в тебе не кипит эдакое женское желание выцарапать сопернице глаза.
Сольвег смолчала. В Кае-Марте не было видно соперницы. Она никогда не любила Эберта. Эберт же никогда не любил никого – какой же смысл тогда говорить о соперничестве? Она не верила, что это Кая-Марта, все это нелепое совпадение, на которые Микаэль попался, как глупая рыбка на крючок.
– Не веришь мне, – со вздохом проговорил южанин, вставая из-за стола. – Носи кольцо хоть, мне недосуг будет хоронить твое растерзанное тело, наивная ты простушка.
За эти слова он почти что схлопотал оплеуху, но вовремя увернулся.
– Так мы идем на бал?
– Идем, дорогая. Возможно, это наш единственный шанс снова подобраться к Эберту, пока он не спустил на нас собак. И да, тебе нужно платье.
Снова? Ее выгнали из дома, она бедна и оставшиеся монетки жалко звякают в ее кошельке.
– Иди-ка ты сегодня на рынок, – продолжал Микаэль. – Может, и подберешь себе что-нибудь. Я бы с радостью одолжил тебе платье, но Каталина еще мала, а в платье матушки можно засунуть трех вьючных коней и еще останется место… Удачного тебе дня, Сольвег, не скучай без меня.
Он пошел прочь и легонько подергал ее за выбившийся из прически локон, будто была она тоже его крохой-сестрой. Какая глупость, думала Сольвег. И наглость.
Ветер утренний задувал в окно и колыхал легкие розоватые шелковые занавески. Из сада доносился запах вьющихся роз, которые уже обвили всю изгородь и начали лезть на дом. Солнечный луч скользнул по ее лицу, она зажмурилась, точно кошка. Затылок приятно припекало. Она чувствовала, как медленно расслабляются ее плечи. Впервые за многие месяцы она наконец-то почувствовала странный покой в этом доме. Здесь не было ни пучин страстей, ни буйных восторгов и честолюбивых мечтаний. Только нежная дрема, чей-то тихий смех, запах молока, хлеба и фруктов. Жаль, что Микаэль ей не родня. Жаль, что приютит он ее всего лишь на пару недель.
Из комнаты над ней доносились крайне фальшивые звуки клавесина. Видно, Каталину все же засадили за инструмент. Сольвег усмехнулась. Ниле настолько богаты, что могут не задумываться о том, что ее присутствие в их доме может испортить репутацию младшей дочери.
А за тканью она все же сходила. И не на базар, как говорил Микаэль, а к галантерейщику. Микаэль мужчина, он не понимает, что это последний бал в ее жизни. Он даже не задумывался об этом, а она знает, что как только родит ребенка, то вход в почетные дома ей будет заказан. Даже если она будет богата и с подаренным кораблем. Последний шанс ей выпал – в платье до щиколоток выйти в зал, который блестит от зажженных свечей сотней огней. Волосы мягкими волнами бы рассыпались по плечам, а нога в крошечном башмачке сделала бы первый шаг, чтобы закружиться под люстрами.
Она помнила свой первый бал, когда ей было пятнадцать, а может быть и шестнадцать, прошлое теперь сливалось в одно единое пестрое полотно. Гувернантки вились вокруг, точно пчелы, укладывали ей волосы и наряжали в зеленое, как летняя трава, платье. В тот раз она танцевала впервые и с тем надутым герцогом, что положил на нее глаз, и с его слугой, который, на счастье, оказался мелкого дворянского рода и его вообще пустили на бал. Сольвег закрыла глаза и попыталась вспомнить его лицо. Не получилось, чему она, признаться, была благодарна. Та любовь расколола ей сердце и возвела первый раз стены между ней и отцом. Это ведь его тогда сослали в пехоту и он погиб, ее же – в глухую деревню и от нее так-то тоже немного осталось. Вот и все воспоминания о первом бале. Давно уже запылились и зачерствели, покрылись корочкой плесени, как и все горькие воспоминания. Этот бал будет тоже горчить, Сольвег то знала. Но это будет добрая горечь, живая горечь, от которой не тленом повеет, а пряными травами, что заваривают в котелке над огнем вечерами.
