– Он о нас помнит, он нас не забыл, он нас не презирает и не ненавидит. Это всего лишь крохотный уголек старых привязанностей, но, Эберт, друг мой, у меня большой опыт раздувания из мухи слона. Тут я тоже раздую все, что потребуется.
Он протянул руку и забрал один черновик со своим именем себе, затолкал его за пазуху. Лист для Сольвег он брать не стал. Если есть между ними искра тлеющей привязанности, то явно не ему ее распалять, еще ненароком затушит.
– Глупый ты рыцарь, – все бормотал Микаэль себе под нос. – К чему тебе эта чужая диковинка, какая-то волшебная птица, ты мог бы быть счастлив и без нее.
Внезапно он услышал снаружи шаги. Тихие, почти незаметные. Кто-то шел снаружи, по гравию садовых дорожек. Тихий хруст камешков долетал через окно. Микаэль накинул капюшон плаща Эберта, который прихватил с кресла, и вышел на крохотный балкончик. Он был совсем низко, всего в метре от земли.
Рыцаря он узнал сразу. Рядом с ним была прекрасная дама в белом платье. Лунный свет упал на ее серебряные волосы, и южанин со вздохом признал и Каю. Он снова потрогал прицепленный к поясу кинжал. Напасть прямо сейчас? Пронзить клинком ее черное сердце, в котором нет жалости к его другу? Он никогда не убивал прежде людей. Не убивал он и чудовищ. Не убивал и дев, которых в пору сторониться и даже песни о них не петь. Ведь нет ни одной песни о сирине. Есть только страшные сказки. А он, Микаэль, никогда не бывал на войне, никогда не бывал на дуэли. Он отлично обращается и с мечом, и с саблей, в ранней юности побеждал на турнирах – но убивать ему не доводилось и крови на руках его не было никогда. Вот она, так близко. Перебраться через ограду и полоснуть лезвием по нежному горлу. Он сглотнул и внезапное осознание поразило его. А снимет ли это заклятие? Он не знал и крепко сжал зубы, стараясь не зарычать от бессилия. Голоса внизу были внятными и звонкими, от него они не таились.
– Ты устал, мой друг, присядь, отдохни. Видишь, как звездно на небе? Как ярко светит луна, словно невеста. И крохотные лунные феи, каждый день натирают до блеска ее лик, чтобы она так сияла. Протяни руку, мой друг, я научу тебя ткать из лунного света.
Она коснулась волос над его лбом, и он сбросил ее руку.
– Кая, довольно. Не сейчас. Сейчас не время для твоего волшебства, – он устало опустился на садовую скамейку рядом с маленьким прудиком. – Не время. Сегодня я живой, в последний раз, мы так договаривались. Еще даже не полночь. До полуночи я еще принадлежу людям, как прежде. Принадлежу ей… Ей. Кая, не тебе! Сейчас ты не убаюкаешь меня сладкими словами, хотя видит Создатель, я бы так этого хотел. Я устал, Кая, да. Но твоими стараниями отдохну я только в могиле. На мягком ложе с мертвыми белыми лилиями на груди. Вот тогда ты возрадуешься.
Кая стояла рядом с ним, прямая, как стрела. Волосы под стать белому шелку падали на бледное лицо. Если и была она птицей, то сейчас походила на белокрылую голубку. На королеву из снега и инея, которая не понимает и не может понять человека – сердце изо льда у девицы, надо ждать тепла и лета, чтобы вся стужа ушла безвозвратно. Она присела рядом с ним. Хотела положить его голову к себе на колени, но он вырвался.
– Не сейчас. Еще не сейчас. Повремени хоть немного.
– Ты сам просил меня, помнишь? – сирин говорил спокойно и ровно, и голос ее, точно колокольчик медный. – Ты сам просил показать, рассказать, доказать, что ты неправ и несчастен. Что сердце твое, точно черствый хлеба ломоть, им не накормишь голодного. Вспомни, каким ты был. Бумаги, счета, купчие на корабли и товары. Мелких радостей ты не знал, не знал и больших. Любви не ведал, не знал, для чего рыцарю биться с могучим драконом. Моими песнями ты теперь все это знаешь.
– Не такою ценой, – проскрежетал зубами рыцарь. – Не моей тоской расплатиться. Не моей жизнью. Ты обманула меня, Кая-Марта. Подловила.
Она убрала прядь темных волос с его лба, мокрого от выступившего пота.
– Разве винят медведя или волка за то, что задрал он овечку?
Эберт поднял на нее взгляд. В нем билась бессильная злоба и ярость.
– Не винят, Кая-Марта. Но выходят на них – с топорами, вилами и огнем. Мне кажется, ты это знаешь. Знаешь не понаслышке.
Лицо Каи вспыхнуло, она отдернула руку. Микаэль увидел на лице Эберта кривую усмешку.
– Все твои сказки – обман, дорогая. Думаешь, я был неспособен на любовь? Думаешь, я был неспособен даже на братскую дружбу? У меня был Микаэль и был он мне братом, которым даже Лансу никогда и не стать. Что, не такой уж я бессердечный. А любовь? Я не романтик, да, я не могу красиво говорить о том, чего не было у меня, я не понимал и не оправдывал мать, сбежавшую от отца. Ланс мне сказал, что была она с ним очень несчастна. Но мудрые, уважаемые люди говорили, что в каждом есть это семя – любви, доброты, сострадания, если захочешь, сможешь его взрастить – отчего же им не поверить? Я не был противником любви. Не был и противником сказок, высоких чувств и сильных порывов. Я лишь не знал, не понимал их, Кая, время к тому не пришло, мое сердце не было мертвым. Оно дремало, как дитя в колыбели, а ты выкрала обманом его из нее и разбудила не там, где положено.
– О чем ты говоришь, мой рыцарь? – холодно спросила Кая.
Эберт замолчал на целую минуту, а Микаэль слушал, развесив уши. Он знал рыцаря почти с детства, с того времени как они были мальчишками и лазили через ограду училища в город, на волю. Подбивал на это он, Микаэль, но все равно. Таких слов он от рыцаря не слышал никогда. Даже когда нечаянно в юности впервые напоил его вином.
– Ты видела, что в тот день я был подавлен и сломлен, – продолжал Эберт. – В тот день, когда она меня обманула. Я не любил ее, но надеялся, что мы с ней сможем поладить. Что однажды моя рука будет тихо лежать в чьей-то еще без вопросов и требований. Этого не случилось. Я не знал этого в тот миг, но ее нелюбовь ко мне нанесла удар по моей душе. Незаметную глазу царапину, но отравленным лезвием. К тому моменту, как пришел я к тебе, яд уже растекся по венам. Свое растение в сердце из семечка, что у каждого есть, я не взрастил. Знаешь, кем почувствовал я себя? Пустыней бесплодной. Когда расколется мир, когда начнутся войны и будут сжигаться леса, никто и не вспомнит о ней. Кому есть дело до мертвецов. Точно веревкой сжимало горло мое, и мертвецом я быть не хотел. Я рыцарь, Кая-Марта, купленный рыцарь, меня посвятили за деньги отца. Я никогда не защищал слабых, не боролся с чудовищем, не защищал королевство, что стало мне домом. Не ехал по зову сердца, по зову чести куда-то в ночь на верном коне. «И ехал рыцарь не день и не два, и звезды вели его ночью.» Это не про меня. Нет у меня путеводной звезды, а мне хотелось ее. Я нашел бы ее. Нашел бы сам, но попал в твои когти. И в том твоя радость.
– И твоя печаль, мой рыцарь. Уже полночь. Приляг ко мне на колени. Твой день окончен, – она гладила его по прямым волосам, запускала худые белые пальцы в темные пряди. Микаэль смотрел на это и его трясло от ярости. – Ты ведь сам пришел ко мне. Не так уж и плохо тебе со мной, столько я тебе показала.
