– А что происходит в городе, Микаэль? – устало ответил Эберт, сонно жмурясь на солнце. – Все последние дни… Все последние дни я говорил с душеприказчиком, ты верно слышал. Распродать корабли, отдать и дело, и дом брату Лоренсу. Знаешь, в последние дни стало так просто, зная, что недолго осталось.
Послышался удар кулака по столу. Ниле ругнулся и потер ушибленные костяшки.
– Ты и думать забудь говорить о своей смерти, приятель, – с жаром перебил он его. – Не хочу я об этом слышать, не буду. Нет этой смерти, нет. Мы что-то придумаем. Я своими руками придушу эту сволочь, если потребуется. А из перышек сделаем знатное чучело. Толкнем потом охотникам на чудовищ, а на монетки закатим пирушку в Олате у Толстого Герцога, как в нашей юности. Мы молоды, Эберт, мы так еще молоды. Нам ли думать о смерти.
– Не нам. Только мне, – Эберт мягко улыбнулся, а она так давно не видела этой улыбки. – Тебе надо думать о матери, о Каталине. О своих торговках персиками на площади. О моей… О Сольвег, подумай еще немного о Сольвег. Я слышал, вы каким-то чудом сдружились, она даже живет в твоем доме.
Кая почувствовала, как голос рыцаря ощутимо напрягся.
– Если после того, как уйду, у вас что-то получится, то позаботься о ней.
Снова раздался удар по столу, и Микаэль уже внятно и грубо выругался.
– Если ты сейчас же не закончишь, я вызову тебя на дуэль. На кулаках. То есть, просто говоря, расквашу тебе нос. За всю твою глупость. Мне твоя Сольвег вообще не сдалась. Она мой друг, просто друг, может, близкий друг и живет у меня как подруга, учит Каталину плохому. За все это время мне ни разу не захотелось ничего большего, чем напоить ее чаем со сливками и пожать ей ладонь. Перестань ревновать, Эберт. Ко мне. Ты выглядишь глупо.
– Я ревную? – Эберт озадаченно взглянул на него. – Я правда ревную?
– Да, дорогой сир рыцарь, сколько же открытий вам принес этот день. Не делай так больше. Я на Сольвег не претендую.
– Как скажешь, – Эберт замолк. – В любом случае у тебя и без меня много забот. Как же игра в шахматы с Марией-Альбертой?
Микаэль помрачнел.
– Именно поэтому я и спрашивал тебя, знаешь ли ты, что творится на улицах. Мария-Альберта мертва.
– Мертва?
– Растерзана чудищем. Может, твоей подружкой, может, этим, вторым… Я не говорил тебе, у него черные крылья. Я подстрелил его, когда спасал Сольвег, но сдается мне, одна стрела для него ничто.
– Очаровательно, теперь два сирина в этом городе, – в голосе рыцаря послушалось раздражение. – Даже умереть спокойно нельзя.
– Вот поэтому умирать еще рано, – подхватил Микаэль. – Куриц пора ощипать. И в суп. Там курам и место.
Эберт Гальва улыбнулся этой нелепой и глупой шутке.
– Рад тебя снова здесь видеть, Ниле. Рад, что ты все еще друг мне. Я был несправедлив и с тобой… и с ней. Рад, что вы здесь.
Южанин пожал плечами.
– Жаль, что такое мрачное время свело нас обратно. Я не все рассказал тебе про нашу подругу. Сольвег ведь тяжко. Может, также тяжко, как и тебе. Горе в ее сердце. Не угасните оба, прошу вас. С кем я останусь? Нельзя бросать старину Микаэля.
Половица под ногой Каи-Марты скрипнула. Южанин, точно зверь, резко повернулся к двери.
– Слуги?
– Я распустил всех слуг. Кроме привратника. И кухарки.
– Какая прелесть, значит, незваные гости!
Он поспешно и ловко выпрыгнул из кресла, метнулся к двери. Кая не успела спрятаться в сумраке коридора и ее силком втолкнули в залитую солнцем комнату. Она зажмурилась от яркого света.
– Ты! – рявкнул над ухом южанин и сжал руку в кулак, будто хотел ударить ее. – Эберт, гляди, воротилась твоя подружка, вот ведь удача! До чего же стала глупа. Эй, не дергайся, все кости переломаю, не посмотрю, что девица, – прошипел он. Южанин крепко сжал ее запястья за спиной, она чувствовала затылком его дыхание.
– Эберт, – сипло пробормотала она; голос куда-то пропал. – Эберт, я…
Да, рыцарь изменился. Да, краше в гроб кладут, но с последней встречи с ним стало что-то не то. Кая пристально всматривалась в его лицо, чтобы понять, что же изменилось, и поняла. Рыцарю все равно. Рыцарю стало нестрашно. Близость смерти смела совершенно все цепи, которые сковывали его с самого детства. Смешно, только сейчас этот больной заморенный человек стал тем, кем мечтал быть во снах и не признавался. Понял ли это Эберт?
– Я не звал тебя, Кая, – голос его был точно железо. – И не ждал.
– Что с ней сделать, Эберт? – с наигранным весельем проговорил Микаэль. – Давай свяжем плутовку и бросим в море. Чай, не выплывет. Или нож в сердце – достойная смерть.
– Ее смерть не вернет мне здоровья, – пробормотал Эберт. – И жизни мне не вернет. Я сказал бы нет, но… Ты могла убить Сольвег. Отчего же мне не согласиться на казнь? Ведь это будет казнь, не убийство.
– Это не я покалечила Сольвег, – голос Каи от страха пропал. Что смерть может статься так близко, она не подумала. – Не я! – она растерянно смотрела на Микаэля. – Что же ты молчишь, южанин, ты же знаешь, в кого ты стрелял!
Ниле пожал плечами, безразлично покачал головой.
– Я стрелял в твоего дружка, ну и что из того. Да, я всадил ему огромную стрелу между лопаток, и он выжил, я знаю это, поверь, я отлично помню ту ночь, отлично помню плач Сольвег. Мы с ней долго говорили тогда, – Микаэль побледнел. – Об тебя жалко даже руки марать, но я постараюсь… Эберт?
Эберт посмотрел на них затуманенным взором. Затем медленно кивнул.
– Тогда решено, – бросил южанин и потянулся за острым ножом для бумаг на столе. Кая отпрыгнула в сторону, увернулась, метнулась к распахнутому окну.
– Повремени хоть минутку, дай мне сказать!
– Сказать? Чтобы ты околдовала еще и меня? – Микаэль ухмыльнулся. – Нашла дурака.
– Я знаю, что Морелла сделал с Сольвег, я знаю, что она потеряла ребенка, я этого не хотела, не хотела, она же мой друг!
Микаэль опешил, остановился и обреченно посмотрел на Эберта. Тот недоуменно смотрел на обоих.
– Ребенок? – промолвил рыцарь, приподнимаясь с мягкого кресла. – Ребенок у Сольвег? У моей… Сольвег, у нашей… Микаэль, что она говорит? Снова лжет?
Южанин вздохнул и одарил Каю-Марту ненавидящим взглядом.
– Нет, друг мой, она не лжет. На этот раз. У Сольвег действительно должен был быть малыш.
Бледное лицо Эберта, казалось, стало еще бледнее. В глубине глаз вспыхнул тусклый, еле заметный огонь.
– Но ты сказал… Ты говорил, что она просто друг, ты говорил…
– Полегче, Эберт, спокойнее, – южанин вскинул руки. – Я сказал тебе чистую правду, этот ребенок не мой. Я Сольвег даже пальцем не тронул. Но птица права. Мне вот только неясно – откуда лгунья-то знает?
