- Выпьем за О'Дауда и за доблестный *** полк, - сказал он. галантно кланяясь своей гостье. - Что вы скажете на это, миссис О'Дауд? Исидор, наполните бокал миссис О'Дауд.
Но Исидор внезапно вздрогнул, а жена майора выронила нож и вилку. Окна комнаты были раскрыты и обращены на юг, и оттуда донесся глухой, отдаленный гул, прокатившийся над освещенными солнцем крышами.
- Что это? - спросил Джоз. - Почему вы не наливаете, бездельник?
- C'est le feu! {Это артиллерийский огонь! (франц.).} - ответил Исидор, выбегая на балкон.
- Спаси нас господи! Это пушки! - воскликнула миссис О'Дауд и бросилась к окну. Сотни бледных, встревоженных лиц выглядывали из других окон. И скоро чуть ли не все население города высыпало на улицу.
ГЛАВА XXXII,
в которой Джоз обращается в бегство, а война подходит к концу
Мы, жители мирного Лондона, никогда не видали и, бог даст, никогда не увидим такой ужасной суматохи и тревоги, какая царила в Брюсселе. Толпы народа устремились к Намюрским воротам, откуда доносился гул, а многие выезжали и дальше на гладкое шоссе, чтобы как можно раньше получить известия из армии. Все расспрашивали друг друга о новостях, и даже знатные английские лорды и леди снисходили до того, что разговаривали с незнакомыми людьми. Сторонники французов, обезумев от восторга, предсказывали победу императору. Купцы закрывали свои лавки и выходили на улицу, увеличивая разноголосый хор тревожных и торжествующих криков. Женщины бежали к церквам и заполняли часовни, преклоняли колени и молились на каменных плитах и ступенях. А пушки вдали грохотали не смолкая. Вскоре экипажи с путешественниками стали поспешно покидать город через Гентскую заставу. Предсказания приверженцев Франции начинали сбываться.
- Он отрезал одну армию от другой, - говорили кругом.
- Он идет прямо на Брюссель; он разобьет англичан и к вечеру будет здесь.
- Он разобьет англичан, - кричал Исидор своему хозяину, - и к вечеру будет здесь!
Исидор выбегал на улицу и снова вбегал в дом, каждый раз возвращаясь с новыми подробностями бедствия. Лицо Джоза бледнело все больше и больше: тревога овладевала толстяком. Сколько он ни пил шампанского, оно не прибавляло ему храбрости. Еще до того, как село солнце, нервозность его достигла такой степени, что у его друга Исидора сердце радовалось, на него глядя, - теперь-то венгерка со шнурами от него не уйдет!
Женщины все это время отсутствовали. Послушав с минуту пальбу, супруга майора вспомнила о своей приятельнице, находившейся в соседней комнате, и побежала туда, чтобы побыть с Эмилией и по возможности утешить ее. Мысль, что она должна поддержать это кроткое, беспомощное создание, еще усилила прирожденную храбрость честной ирландки. Она провела около пяти часов возле Эмилии, то уговаривая ее, то развлекая оживленным разговором, по чаще храня молчание и мысленно воссылая к небу горячие мольбы.
- Я все время держала ее за руку, - говорила потом мужественная леди, - пока не село солнце и не прекратилась пальба.
Полина, la bonne, стояла на коленях в ближайшей церкви, молясь за son homme a elle {Своего кавалера (франц.).}.
Когда грохот канонады смолк, миссис О'Дауд вышла из комнаты Эмилии в гостиную, где Джоз сидел перед двумя пустыми бутылками. От храбрости его не осталось и следа. Раз или два он пробовал заглянуть в спальню сестры с встревоженным видом, словно собираясь что-то сказать, но супруга майора все сидела на своем месте, и он уходил, так и не облегчив душу. Джоз стыдился сказать ей, что хочет бежать. Но когда она появилась в столовой, где он сидел в сумерках в невеселом обществе пустых бутылок от шампанского, он решил открыть ей свое намерение.
- Миссис О'Дауд, - сказал он, - не будете ли вы добры помочь Эмилии собраться?
- Вы хотите взять ее на прогулку? - спросила жена майора. - Помилуйте, она слишком слаба!
- Я... я приказал приготовить экипаж, - ответил он, - и... и почтовых лошадей. Исидор пошел за ними, - продолжал Джоз.
- Что это вы затеяли кататься на ночь глядя? - возразила дама. - Разве не лучше ей полежать в постели? Я только что уложила ее.
- Поднимите ее, - сказал Джоз, - она должна встать, слышите! - И он энергически топнул ногой. - Повторяю, лошади заказаны. Все кончено, и...
- И что? - спросила миссис О'Дауд.
- ...я еду в Гент, - заявил Джоз. - Все уезжают; место найдется и для вас. Мы уезжаем через полчаса.
Жена майора посмотрела на него с безграничным презрением.
- Я не двинусь с места, пока О'Дауд не пришлет мне маршрута, - сказала она. - Вы можете ехать, если хотите, мистер Седли, но, смею вас уверить, мы с Эмилией останемся здесь.
- Она поедет! - воскликнул Джоз, снова топнув ногой.
Миссис О'Дауд, подбоченясь, стала перед дверью спальни.
- Вы что, хотите отвезти ее к матери, - спросила она, - или сами хотите ехать к маменьке, мистер Седли? До свидания, желаю вам приятного путешествия. Bon voyage, как у них тут говорится; и послушайте моего совета: сбрейте усы, не то они вас доведут до беды.
- А, черт! - завопил Джоз вне себя от гнева, страха и унижения. В это время вошел Исидор и с самого порога тоже стал чертыхаться.
- Pas de chevaux, sacrebleu! {Нет лошадей, черт возьми! (франц.).} - прошипел разъяренный слуга.
Все лошади были в разгоне. Не только Джозеф поддался в этот день панике в Брюсселе.
Но страху Джоза, и без того огромному и мучительному, суждено было за ночь дойти до крайних пределов. Как было уже упомянуто, Полина, la bonne, имела son homme a elle в рядах армии, высланной против императора Наполеона. Ее поклонник был бельгийский гусар и уроженец Брюсселя. Войска этой нации прославились в ту войну чем угодно, только не храбростью, а молодой Ван-Кутсум, обожатель Полины, был слишком хорошим солдатом, чтобы ослушаться приказа своего полковника бежать с поля сражения. Когда гарнизон стоял в Брюсселе, молодой Регул (он родился в революционные времена) с большим комфортом проводил почти все свободное время у Полины на кухне. Несколько дней тому назад он простился со своей рыдающей возлюбленной и отправился в поход, набив себе карманы и сумку множеством вкусных вещей из ее кладовой.
И вот теперь для полка Регула кампания была окончена. Этот полк входил в состав дивизии под начальством наследного принца Оранского, и, если судить по длине усов и сабель и по богатству обмундирования и экипировки, Регул и его товарищи представляли собой самый доблестный отряд, какому когда-либо трубили сбор военные трубы.
Когда Ней ринулся на авангард союзных войск, штурмуя одну позицию за другой, пока прибытие главных сил британской армии из Брюсселя не изменило хода сражения при Катр-Бра, бельгийские гусары, среди которых находился и Регул, проявили величайшую расторопность в отступлении перед французами - их последовательно выбивали с одной позиции на другую, которую они занимали с необыкновенным проворством. Отход их задержало лишь наступление британской армии с тыла. Таким образом, они вынуждены были остановиться, и неприятельская кавалерия (кровожадное упорство которой заслуживает самого сурового порицания) получила наконец возможность войти в соприкосновение с храбрыми бельгийцами; но те предпочли встретиться с англичанами, а не с французами и, повернув коней, поскакали сквозь английские полки, наступавшие сзади, и рассеялись во всех направлениях. Их полк перестал существовать; его нигде не было, не было даже штаба. Регул опомнился, когда уже скакал верхом за много миль от места сражения, совершенно один. И где ему было искать убежища, как не на кухне, в объятиях верной Полины, в которых он и раньше так часто находил утешение?
