Почему я так не могу? – часто спрашивала она себя. Как это может быть настолько легко?
И как тебе быть работающей матерью? – спросила ее та, другая работающая мать, и эта мать – усталая, несчастная и работающая, вкалывавшая на работе мечты и разлученная с ребенком – тупо уставилась на нее и хотела было поведать свои теории о том, что все это ловушка, рассчитанная на то, чтобы полностью их подчинить, ловушка, из которой им не выбраться. Но ее мозг уже не работал как прежде. Жизнерадостная работающая мать ждала. Нужно было что-то сказать? Что такое диалог?
Нет, в конце концов ответила несчастная мать. Мне кажется, работающая мать – вообще какая-то бессмысленная чепуха. Я имею в виду, какая мать не работает? А если прибавить к этому оплачиваемую работу, то кто она тогда? Работающая работающая мать? Представь себе, если бы кто-то сказал – работающий отец. Ха! – она горько усмехнулась, даже не зная, насколько горько звучат ее слова.
Добрая работающая мать кивнула и посмотрела на нее с жалостью. Та мать, которая не спала и вкалывала на работе мечты, мать, которая, может быть, старалась изо всех сил, которая нуждалась в поддержке… но да – она выглядела совсем не так, как должна была. Впечатление. Каждый может его произвести. Почему она такая неблагодарная?
В тот вечер мать тоже плакала, держа на руках спящего малыша, потому что неспящим она видела его лишь час, может быть, два в день. Он так и не смог уснуть в яслях, и домой она принесла его измученным, отчаянно просившим молока, просившим, чтобы его укачали и дали уснуть на руках матери. Она плакала, качая его, а когда уложила его в кровать, он заплакал. Ребенку хотелось, чтобы его держали на руках, и она не могла его винить, поэтому, привязав его к груди, полночи отвечала на письма, а потом вместе с ним свалилась в кровать.
Когда пришло время завести ребенка, а потом принять решение, ее муж зарабатывал больше денег, а она – меньше, и значит, именно ей пришлось остаться дома. Вот так просто.
В то время, когда это решение принималось, ей и самой искренне хотелось остаться дома – так она устала, хотя никогда раньше ей ничего подобного не хотелось. И, честно говоря, сначала она воспринимала это как привилегию. Как удовольствие. Мать понимала, что она всего лишь счастливая, чересчур образованная женщина, живущая в центре Америки, имеющая возможность держать ребенка на руках двадцать четыре часа в сутки. По практически всем стандартам, ей теперь не на что было жаловаться и, скорее всего, раньше тоже было не на что. Да и вообще, разве это не было немного в духе, ну, знаете, чересчур высокомерных белых леди – вообще думать о том, чтобы жаловаться? Если она читала статьи, изучала данные, задумывалась о своей жизни, о своем месте в обществе, своей исторической роли в угнетении всех, кроме белых мужчин, она вообще не имела права ни на один клочок земли, где можно было бы встать и издать хоть один жалобный стон.
Но, как все малыши, ее ребенок рос. В ширину и в длину. Становился более и вместе с тем менее очаровательным. Начал ходить, но не разговаривал до тех пор, пока не были пройдены согласованные с медицинской точки зрения этапы речи, потому что у него была психологическая связь с матерью, которая могла интуитивно уловить его потребности по его взгляду или положению рук. По сути, в тот момент жизни мальчика она была единственным человеком во всем мире, который мог понять его, понять этот невысказанный язык, на котором говорили только они двое. Он плакал, когда за ним пыталась присмотреть подруга семьи, плакал, когда мать нашла ему няню, плакал, даже когда она оставила его с мужем, потому что ей нужно было пойти за продуктами, и она просто хотела по-настоящему насладиться покупками: взять кофе и поставить в маленький держатель сбоку тележки, и по-настоящему изучить все продукты, как следует рассмотреть их, потрогать, не торопиться. Ей хотелось всего-навсего совершить один поход по магазинам для себя, но в итоге пришлось все равно идти вместе и упаковать сумку с пеленками, детской едой, салфетками, бутылкой воды, сменной одеждой и набором игрушек. Может, надо было взять еще и книгу? Мальчику было без нее плохо, пусть даже с ним оставался его родной отец, которого никогда не было дома, и они наконец-то могли бы побыть вдвоем – но нет, этого ребенку не хотелось.
Да, она была по-настоящему хорошей матерью, одной из лучших.
Вот и еще одно доказательство, до чего хорошей она была: эта ее сверхъестественная способность просыпаться, просыпаться и снова просыпаться, ночь за ночью, с того самого дня, как мальчик появился на свет. Ее муж – благослови его Господь – тяжело переносил нехватку сна, но она, к своему удивлению, быстро привыкла, как если бы она не спала всю жизнь, как если бы всегда просыпалась по нескольку раз за ночь и вставала в пять тридцать, как если бы была на это каким-то образом генетически запрограммирована. Хоть она и была по-настоящему измотана этой жизнью, как ни удивительно, не уставала. Переутомленная, доведенная до предела, измученная и несчастная, постоянно на грани, каждое утро она вставала и оставалась в вертикальном положении в течение всего дня, полураздавленная фантастической способностью просто не спать, как спала когда-то.
Я не устала! – говорила она в самые мрачные рабочие дни и продолжала так говорить спустя целый год, проведенный практически наедине со своим юным подопечным, и ее взгляд был изумленно-ясным.
Все хорошо! – чуть нерешительно повторяла она, ни к кому не обращаясь, и все действительно было хорошо. Она гуляла по окрестностям с воркующим свертком, привязанным к груди. Качала его, дремала с ним, готовила и убирала. Иногда она спала, по большей части, конечно, нет, но все было хорошо, а потом мальчику исполнилось два, и в ней опять что-то повернулось.
Она не хотела становиться Ночной Сучкой, ни за что бы не выбрала такой вариант, если бы у нее в самом деле был выбор. А ее муж – она совсем не хотела на него злиться, она любила, она по-настоящему любила его. В наши дни это так сложно представить. Конечно, были причины, по которым она полюбила своего мужа, несмотря на его чрезмерный рационализм. Она была – по крайней мере, какое-то время – художницей, и поэтому ей казалось, что ее муж каким-то образом отличался от других инженеров, обычных, и это на самом деле было так. Когда она впервые его встретила, еще учась в аспирантуре, он работал в местной компании по разработке ДНК-технологий и снимал комнату с другим молодым человеком, худым, бледным, лет двадцати с небольшим, не слишком разговорчивым, предпочитавшим общению с людьми – компьютер. Она была заинтригована его работой. Как, спросила она, ты разрабатываешь ДНК? Ты какой-то волшебник? Его приводили в восторг эти вопросы, и он давал пространные ответы, полные специфического жаргона, а она щурилась, кивала и задавала новые.
Он приходил на ее художественные выставки и восхищался ее работами, насколько мог восхищаться специалист по разработке ДНК. Он был приятен в общении. Он сам себе нравился. Но по-настоящему она влюбилась, увидев то, что он называл своей Папкой.
Хочешь посмотреть на мою Папку? – спросил он однажды вечером, когда его сосед по комнате тихо убивал ниндзя на своем компьютере – в наушниках, потому что был вежлив. Компьютер ее будущего мужа стоял в другом углу гостиной, и он предложил ей сесть к нему на колени, а затем открыл небольшую желтую папку на нем, в которой содержалось более восьмидесяти тысяч файлов.
