– Разбуди ее! Ей точно не на пользу этот твой гипнотический сон.
– Не могу, – глухо проговорил Орлик.
– Что?! Но я прошу тебя, пожалуйста!
– Подойди к ней, – качая головой, настаивал он. – Коснись ее.
В глазах у меня все расплывалось от ужаса. На миг я вообразила, что моя дочь мертва, и бросилась к ней. Но нет, теперь я ясно увидела, что она дышит ровно и глубоко, и сама снова начала дышать. Коснулась ее лица, шеи, ощутила шелковое тепло кожи. Зачем Орлику вздумалось запугивать меня? Что за игру он ведет?
Я взяла себя в руки и заговорила спокойней:
– Почему ты не можешь разбудить Клею? Хочешь сказать, что там был еще какой-то всадник и это его рук дело?
Орлик нетерпеливо передернул плечами, словно раздраженный моей непонятливостью.
– Не хочу сказать. Насколько мне известно, всадников с проснувшимся даром в этом городишке сейчас нет.
– Что же тогда?
– Ты мне скажи. Может, ты не видела такое прежде, но уж точно должна была о подобном слышать.
Собравшись, я еще раз осмотрела дочь, даже скинула одеяло, чтобы проверить на предмет ран или ушибов. Потом, желая посчитать пульс, – хотя понятия не имела, каким он должен быть, – взяла ее руку. И вздрогнула: пальцы дочери оказались так холодны, будто она только что катала в руках снежок. К тому же они были очень твердые на ощупь и словно сделанные из белого матового стекла. Недоумевая, я некоторое время растирала их своими ладонями, пока не поняла, что это бесполезно. Снова уставилась на Орлика, который все так же наблюдал за мной от двери и словно чего-то ждал.
– Это очень похоже… но нет, такое совершенно невозможно, – пробормотала я.
– Так ты видела?
– Нет. Но мне рассказывали в Блишеме, что происходит с нарушившим клятву на кентроне. Примерно через сутки он впадает в непробудный сон, тело постепенно начинает остывать и твердеть, обретает кристаллическую структуру. Через некоторое время дыхание замедляется, человек превращается словно бы в стеклянную статую и уми…
– Но повернуть процесс вспять как-то можно? – с напором перебил меня Орлик.
– Иногда. Например, если бы я нарушила данную на кентроне клятву супружеской верности и сбежала тогда с тобой из Блишема, то впала бы в такой сон. Но если бы ты принес меня обратно во дворец и еще не было бы слишком поздно, пришла бы в себя.
– Интересно, поступил бы я таким образом? – со смешком, больше похожим на рычание, себе под нос пробормотал Орлик.
Вот уж что меня сейчас меньше всего волновало!
– Но дней через пять-шесть процесс становится необратимым, и даже Властитель ничего не может сделать. Послушай, это ведь все не важно! Клея никогда не нарушила бы данное обещание. Единственная ее клятва, данная на кентроне, – это обещание дождаться моего возвращения во дворец. И ты знаешь, какой ценой, но она эту клятву сдержала!
– Что ж, я вижу тут только два возможных варианта. Или Параклея дала еще один обет, но по какой-то причине не смогла его выполнить. Или кентрон не счел нужным зачесть ей прежний обет, связанный с тобой. И как раз сутки назад твоя дочь впервые покинула дворец…
– Как это не зачел?! С какой стати? Я, ее мать, вернулась во дворец и освободила ее от данного слова! Все законно!
– Тогда остается еще один вариант, – тягучим голосом проговорил Орлик, не сводя с меня глаз. – Ты не была той, кто мог снять с нее обет.
– Что?!!
Я усомнилась, в своем ли рассудке Орлик. Я и до этого момента его не узнавала, он вел себя слишком странно, смотрел на меня чужими глазами и ни разу не назвал по имени…
– Может, еще скажешь, что я не Дея?! – воскликнула я.
И получила в ответ короткую фразу:
– В этом я и хочу разобраться.
Тут я словно оцепенела, а Орлик все наблюдал за мной исподлобья, словно за коварной зверушкой, способной броситься в любой момент. Пришло на память, что фразу «Ты даже не Дея» мне слышать уже приходилось…
– Но ты ведь это несерьезно? – почти взмолилась я. – Как я могу не быть Деей, если у меня ее лицо и ее воспоминания? Множество людей узнавало меня, а я – их.
– Это ничего не значит, – отмахнулся Орлик. – В Навии много чего необычного случается. Некоторые ашерцы – да и всадники тоже – могут из любого вытянуть все его воспоминания вплоть до самых сокровенных и переложить их в голову кому угодно, хоть сукру. А гомункулам в лабораториях Блишема давно уже научились придавать любую внешность. Причем просто так, эксперимента ради.
Как всегда, когда все вышло из-под контроля, я ощутила собранность в мыслях и относительный покой в душе.
– Значит, я гомункул? Отлично. И для тебя очень удобно, ведь теперь нас ничто не связывает. Думаю, дорогой Орлик, ты можешь отправляться по своим делам в Навию или куда тебе там хочется. А мне нужно решить, как спасти мою дочь. Ой, прости, дочь Деи, поскольку самой Деи рядом что-то не видно.
Орлик выслушал меня с непроницаемым видом, потом двинулся с места, но не за дверь, а ко мне. Оказавшись рядом, крепко обнял, с силой прижал к себе и прошептал в ухо:
– Прости, моя Дея. Я просто пытался разобраться в том, что происходит. Меня рвет на части: знаю, чувствую, что это ты, но не могу ничего поделать с сомнениями… Думал, если поведу себя иначе, чем обычно, возможно, ты как-то выдашь себя. В смысле, выдаст себя тот, кто прикидывается тобой, то есть… ох, прости, Дея, у меня язык никогда не дружил с головой, сама знаешь.
Я ужом вывернулась из его объятий, чувствуя, как сердце готово выскочить из груди. Снова села на кровать и взяла дочь за руку. Может, это от страха, но ее пальцы показались мне еще холодней и прозрачней. Я перевела взгляд на Орлика и попросила:
– Расскажи мне все. Почему ты сомневаешься, что я Дея?
Орлик тут же примостился рядом и положил мне руку на плечо. По крайней мере, он снова стал прежним, перестал до дрожи пугать меня.
– Этот мальчишка Егор в одном точно остался прежним Виданом: он чрезмерно любопытен и большой любитель подслушивать разговоры старших. Про один такой случай с варганой ты уже знаешь. Но он почему-то не стал тебе рассказывать, как однажды засек еще один разговор своих названых братьев. Они обсуждали, что ты не Дея, но для их плана это не имеет особого значения. Пацан стал их расспрашивать, но услышал в ответ: «Расскажем позднее, когда вернемся». Только они не вернулись.
– Егор бросил мне это при первой встрече. Ну, что я не Дея. Но я не поняла, что он имеет в виду, и даже раздумывать об этом не стала. Значит, ты узнал это от него.
Орлик коротко кивнул. Теперь, когда он был так близко, я видела, как он измучен. Веки набухли и покраснели, щеки ввалились. Сколько же он не спал? Хотела спросить, но он снова заговорил:
– Понимаешь, я с самого начала не мог не замечать кое-какие странности. У тебя седая прядка в волосах. Ты сумела очень быстро привыкнуть к моему голосу, а я никогда не слышал, чтобы такое привыкание было возможно. Ты не любишь красный цвет, а у прежней Деи именно он был любимым, – но это ладно, может, в период дворцовой жизни что-то отбило к нему любовь. Странно и то, что ты не возвращалась в Навию почти тысячу лет, тогда как другие уже прожили в ней десятки жизней.
