Часть восьмая
Попытки ограничить власть — и наследие
Глава 31. Противоборство Моргана и Рузвельта
— Опять о чем-то думаешь? — спросила Герцогиня и снова вонзила свой подбородок в плечо Алисы.
— А почему бы мне и не подумать? — ответила Алиса. Ей было как-то не по себе.
— А почему бы и свинье не летать? — сказала Герцогиня.
Алиса в Стране чудес
Консолидация домом Морганов его системы финансовой централизации и контроля (в период между 1902 и 1910 годами) происходила в разгар социального недовольства действиями корпоративных объединений. Результатом такого противления стали перестройка и захваты, унификация трестированного капитализма и его признание бизнесом и правительством. Между тем объединения столкнулись с противодействием, которое ставило под сомнение лидирующее положение дома Морганов в момент его признания финансовым сообществом.
Хотя сама морганизация появилась в разгар войны против пиратов, которые мешали бизнесу, Дж. Пирпонт Морган и сам в определенной степени был пропитан пиратским духом презрения к более существенным социальным интересам.
— Закон?! — воскликнул как-то Командор Корнелиус Вандербилт, манипулятор железных дорог. — Какое мне дело до закона? Разве власть не у меня?
А Морган, этот мастер делать деньги, в свою очередь говорил так: «Люди, обладающие собственностью, могут распоряжаться ею по своему собственному усмотрению. Я ничего не должен общественности».
Это высказывание дополнял жест, означавший «если только не получу то, что хочу».
Придя к власти в век пиратов, Морган сохранил в себе дух этого времени, лишь немного изменив свои методы: отличие между ним и Вандербилтом кроется не в их сантиментах, а в системах, в которых они действовали. Ни тот ни другой не учитывали при этом более широких социальных интересов. Оба противились вмешательству закона, общественного мнения и правительства. Как бы там ни было, этих двоих людей отличало то, что одному были присущи черты пирата, а другому — диктатора. Первым импульсом Вандербилта было хватать, а Моргана — править. Система Моргана, суть которой заключалась в финансовом правлении, подавляла более хрупкую практику пиратов. Но в то время как система централизованного финансового контроля совершенно исключала грабительские методы Вандербилта — Гулда, смягчая конкурентную борьбу, ограничивая возможности магнатов вести войну друг с другом и навязывая большую ответственность и единство в границах большого бизнеса, эти отличия вовсе не препятствовали объединенным магнатам вести войну против народа. В этом смысле морганизация была такой же хищнической, как и пиратство на предшествующей стадии развития американского капитализма.
Соблюдая все устои чести в делах со своими соратниками (важный фактор его превосходства в системе общности интересов), Морган не чувствовал большой ответственности за свои действия за пределами его ближайшего окружения.
«Я ничего не должен общественности», — сказал он как-то, выразив таким образом свое классовое высокомерие, аристократическую принадлежность и логику финансиста, раздраженного мешающим ему народом и правительством. Его логика заключалась в том, что корпорации не должны хватать друг друга за горло, а финансовый контроль позволяет сделать бизнес более стабильным, эффективным и прибыльным. Но эта логика относительна и во многом зависит от сопутствующих обстоятельств. «Люди, обладающие собственностью, могут распоряжаться ею по своему собственному усмотрению» — таков был лозунг Моргана, означавший, что финансист может действовать, объединять и манипулировать как сочтет нужным, но в рамках системы, в которой он функционирует. В его дела не должны вмешиваться никакие крупные социальные интересы!
Морган был законченным реакционером, а его презрение к политике означало также и презрение к демократии (там, где это не было снобистским чувством превосходства бизнесмена над политиком). В этом презрении к социальному прогрессу Морган был типичным представителем своего класса, типичны были и его манеры — высокомерие, суровая молчаливость и неизменная большая черная сигара.
Обозревая свой мир, магнаты промышленности и финансов называли его хорошим. И это естественно — он отвечал их запросам и признавал их власть. Поражение брайанистов в 1896 году и последовавшее за этим несколькими годами позже процветание открыли новую эру агрессивной экспансии и консолидации промышленности и накопления огромных прибылей. К 1900 году триумфальная плутократия добилась своего превосходства, она в основном вышла из-под какого-либо контроля и презирала все интересы, помимо своих собственных. Затем промышленная и финансовая экспансия превзошла самое себя, и все закончилось крахом в 1902–1903 годах, который привел к целому ряду неприятностей для дома Морганов, временно приостановил создание объединений и породил общественное недовольство злоупотреблениями концентрированного капитализма. Социальная борьба вспыхнула с новой силой.
От этого народного возмущения Морган и другие магнаты презрительно отмахнулись, как от демагогического неблагоразумия, с которым вели беспощадную войну.
Выражая все прежние претензии (ограничение возможностей малого бизнеса по вине промышленных объединений, корпоративное давление на конкурентов, железнодорожные распри, феодальные условия труда), это новое движение возмущения имело четкие социальные аспекты. Поколение до 1900 года боролось за большую долю преимуществ в развивающемся индустриальном обществе и не очень задумывалось о сопутствующих отрицательных последствиях. Теперь же это зло выплыло на поверхность и активно порицалось мужчинами и женщинами нового поколения, которые, как заявляли богачи, настолько погрязли в нечистотах, что не видели радужных перспектив. Но радужные перспективы были эфемерны, а социальное зло вполне реальным, и люди продолжали гневно осуждать нищенские трущобы, детский труд, низкую зарплату, производственные опасности, пиратов бизнеса, политическую коррупцию и финансовую несправедливость. Они порицали мошенничество, воровство, коррупцию и называли конкретные имена. Несмотря на это, приговоры по обвинению в клевете случались исключительно редко. Сформировалось новое движение социального протеста. Рабочие стали объединяться в профсоюзы, их голос звучал все громче, а социализм приобретал значительную силу (предлагая ввести собственность правительства на корпоративные объединения вместо их регулирования и ограничения). Появлялись мужчины и женщины из среднего класса, разделявшие идеализм поколения Джона Пирпонта и требовавшие проведения реформ. Волна социального возмущения нарастала и требовала серьезного пересмотра социального законодательства для ликвидации злоупотреблений и более справедливого распределения благ экономического развития.
Это движение раздражало магнатов. Они настаивали на сохранении своих привилегий и власти, не желая идти ни на какие уступки черни. Морган тоже относился к прогрессу с презрением, высокомерно отмахиваясь от движения возмущенной общественности: «В нашей стране в ужасном преступлении быть очень богатыми обвиняются всего лишь несколько человек, но суть заключается в том, что сейчас богатства наименее „сконцентрированы“, чем в любое другое время нашей истории. Я хочу сказать, что сейчас богатства более равномерно распределены среди людей, чем ранее».
