Витя потом приходил еще несколько раз, потому что Наташины родители уезжали на дачу почти каждую пятницу – и до понедельника. У них была хорошая зимняя дача в Горелой Роще: считалось, что это дача одинокой маминой тети, которая была вдова академика Шуберта, был такой известный химик, – но Наташа знала, что на самом деле эта дача их. Но она не знала точно, кем работал папа. Вообще-то он был простой служащий в Министерстве торговли, как он подчеркивал в воспитательных беседах с дочерью, но по телефону орал как министр, и каждую неделю ему привозили целые коробки разных вкусных вещей, которых нет в магазине.
Наташа любила салями и карбонад, и мускат «Красный камень» урожая 1959 года ей тоже нравился, а вот такая жизнь – не очень. Она понимала, что она поросенок неблагодарный, но все равно хотела, чтобы у нее был понятный муж. Пусть без дачи и машины, зато нормальный, правильный.
Поэтому она очень расстроилась, когда Витя Крутилин сказал, что хочет стать артистом. Она его почти разлюбила за это. И вообще ей не очень нравилось, что они делали. Верней, так: ей нравился сам факт, что они это делают. Как он приходит, они целуются, она наливает ему рюмочку дорогого коньяка из папиного бара и все такое – а вот само по себе? Она не знала. Наверное, сам факт заслонял само по себе.
там, на перекрестке
4. Голое горячее гладкое холодное
– Почему ты не стал сниматься у Абдрашитова? – спросила Лена.
– Так вышло, – сказал Витя. – Меня уже почти утвердили. Потом сорвалось. Так иногда бывает.
– С другими иногда бывает, а с тобой происходит всегда! – закричала Настя.
– Не сердись, – сказал он. – Я еще сыграю. Мне еще Эфрос говорил, что я еще сыграю…
– Когда ты меня от мужа уводил, ты мне обещал интересную, красивую, творческую жизнь! – заплакала Катя. – Ну, где она? Кто ты? Массовка? Кордебалет?
– Я артист! – с пьяноватым пафосом сказал Витя; он и вправду немного выпил. – Да-с, я артист, я играю в меру отпущенного мне таланта и не завидую тем, кто знаменитей или талантливей меня, я это признаю и не завидую! Я благодарю бога, – он встал, сбросив кошку с колен и шумно отодвинув табуретку, – я благодарю бога, что он дал мне счастье выходить на сцену, пятым в мундире или сотым в шинели, это счастье, и я чувствую, что мне страшно, невероятно повезло…
А Наташа все не могла забыть тот первый раз. То есть не сам первый раз, а как она потом сидела на кухне, голой попой на холодной пластиковой табуретке. Ела хлеб с маслом и уговаривала Витю Крутилина поступать в МГИМО.
Она даже одной своей подруге сказала:
– Весь мой дурацкий секс, который был, отдам за эту холодную табуретку.
– Никому не говори, – сказала та. – Все равно никто не пожалеет. Тут, кстати, есть одна фирма, нужна тетенька с немецким языком и без детей. Лесоторговая компания.
Наташа не знала, что жена босса – ее бывшая одноклассница, отличница с толстой косой, которой она когда-то похвасталась насчет Вити. Она этого так и не узнала, потому что Марина в офис не заходила, а босс не приглашал сотрудников к себе. Ну, кого-то, может, и приглашал, но не ее.
Зато Витю она увидела на том самом спектакле. Не удержалась и дождалась у служебного входа.
– Мы можем твою квартиру сдавать, а в моей жить, – сказала Наташа. – Или наоборот, как ты захочешь. Ты как хочешь?
– Давай сделаем, как ты сказала. Мне у тебя очень нравится. Еще тогда понравилось, – сказал Витя. – Все эти штучки на пианино. Особенно гимнастка. На тебя похожа.
– Что ты, я теперь такая толстая, – сказала Наташа.
Похоже на мыльную оперу. Извините. Но я не про то, на самом деле.
Две девочки из очень похожих квартир, две юные мещаночки, каждая недовольна родителями и жаждет вырваться – и вот как по-разному у них вышло. Они сами выбирали? Или им так выпало?
Неважно. Выбранная судьба обратно не принимается и не обменивается.
Выпавшая – тоже.
по поводу очень мокрого снега
Темное белое
Снег вчера шел со страшной силой.
Если бы у меня была хоть часть этой страшной силы, я бы рассказал, как я в снежную зиму провожал до дому одну девочку, которая уже была мужней женой, и мы целовались, время от времени падая в сугробы, а до того – в восьмом классе – я очень сильно был в нее влюблен, а уже совсем, совсем-пресовсем потом мы встретились два раза, и оба раза случайно, последний раз – когда нам было лет по тридцать пять, и она совсем не изменилась.
Но лучше всего я помню этот снег, набережную Москвы-реки, дикую скользоту под ногами и какие-то совершенно сумасшедшие пьяные (в прямом смысле слова) объятия и поцелуи. Ее муж встретил нас возле подъезда. Мы едва держались на ногах и были все в снегу до ушей и за воротником.
Снег, снег, снег.
Снег лег на ветки и поломал их.
Снег не знал, что деревянные ветки такие хрупкие.
Ветки упали на провода и порвали их.
Ветки не думали, что медные провода такие слабые.
Свет гаснет, а темнеет рано.
Свет забыл, что уже почти зима.
Всякий раз, как гаснет свет, отключается компьютер.
Устройство человеческой жизни всегда одинаково.
Сильный снегопад мешает среднему современному человеку так же, как мешал среднему неандертальцу.
Среднему – потому что у богатых свои маленькие электростанции.
А главные неандертальцы сидели в пещере у костра и плевали на непогоду.
заметки по логике
Нет, не тебя так пылко я
«Красивая женщина. Стоит руку протянуть.
Протянул. Выключил музыку. <…>
Слышу: „Мишка, я сейчас умру“. <…>
– Мишка, – говорю, – в командировке.
– О Господи!..
Мне стало противно, и я ушел. Вернее, остался».
(с) Сергей Довлатов, «Компромисс» (компромисс одиннадцатый)
Действительно, проблема. Небольшая, но нередкая.
Можно ли допустить, что на самом деле любят не меня? Что на моем месте воображают кого-то другого?
Можно ли это допустить – в обоих смыслах слова?
Допустить – в смысле предположить.
Допустить – в смысле позволить.
Но тут вот какая штука, дорогие друзья и коллеги.
Даже если он(а) уверен(а) и вроде бы отдает себе полный отчет в том, что любит именно ее(его), то зададим себе вопрос: достаточно ли адекватно он(а) представляет себе ее(его) личность? Нет ли здесь некоей идеализации? Или наоборот, некоей деидеализации, не сказать – девальвации? Неких, как бы это сказать, аберраций, то есть искажений реальности?
