с днем святого Валентина
Фотолюбитель
В эпоху наводки на резкость надо было еще вдобавок устанавливать выдержку и диафрагму.
Ах, лейки и контаксы, и их советские копии, ФЭДы и киевы! А также всевозможные зеркалки. Хлопотные машинки. Не то что сейчас – нажал на кнопку, и все дела.
Однако люди справлялись, и у них иногда получались неплохие снимки.
Я не о разных Картье-Брессонах, разумеется.
Я о простых любителях.
Вот, например, однажды я пришел в гости к одному своему не слишком близкому приятелю. В первый раз пришел. В субботу днем. По какому-то делу, ну и заодно чаю попить.
У него жена дома. Я с ней тоже знаком, кстати. Милая такая женщина. Приятная. Приветливая. Но ничего особенного. Самая обыкновенная. Ну, прическа. Ну, глаза, щеки, шея. Ресницы. Брови, естественно. Ну что тут еще скажешь? Особых примет нет. И нет никакого особого обаяния, очарования. Загадочной грусти. Или наоборот, скрытой энергии. В общем, никакой интересности. Ну и ладно, мне-то что, в конце концов.
Стоим посреди комнаты, разговариваем. Я осматриваюсь: первый раз в доме. Подхожу поглядеть, какие книги на полках.
А на книжной полке, за стеклом, фотография. Без рамки, матовая, черно-белая. Женщина поразительной красоты. Необыкновенное лицо. Нежные виски. Чуть обветренные губы. Нервные веки. Смотрит убийственным взглядом. Страстно-равнодушным. Туманно-пронзительным. То ли зовет, то ли угрожает. То ли тоскует, то ли презирает. С ума сойти можно.
Вдруг понимаю: господи, это же она, хозяйка дома, моего приятеля жена.
Я обернулся и спрашиваю:
– Танька, это ты?
Она со смехом отвечает:
– А что, не похожа?
– Да нет, – говорю, – чудо как похожа. Это ты снимал? – спрашиваю друга.
Он с некоторым раздражением говорит:
– Нет, не я.
– А кто? – спрашиваю бестактно.
– Да так, один дружочек… – говорит он еще более мрачно.
– Ладно, ладно, хватит ревновать! – она улыбается и обнимает мужа за плечи. И мне спокойно: – Это из другой жизни.
– Ты лучше чаю нам сготовь, – говорит он.
– Сейчас, – чмокнула его в щеку и побежала на кухню.
А мы сели и стали говорить о деле.
Другая жизнь так другая жизнь, ладно, хорошо, бывает, мне-то какое дело.
Но фотографию она не спрятала, вот что интересно. И муж не заставил убрать.
Да и зачем прятать-убирать? Хороший ведь снимок.
легенда номер три
Коллекционер
– Я вам звонил, я насчет Матвеева.
– Да, добрый день, – сказала немолодая женщина, впуская хорошо одетого старика в прихожую. – Вот, плащ можете сюда. Идемте.
Они вошли в большую темноватую комнату. Там на диване кто-то сидел.
– Вот, – женщина показала на картину, стоявшую на комоде.
– Вижу, вижу… – старик взглянул издалека, потом подошел, взялся двумя пальцами за раму, посмотрел на холст с тыльной стороны. – А почему вы думаете, что это подлинный Матвеев?
– Смотрите, какой синий цвет! – подал голос мужчина с дивана. – Настоящий матвеевский синий. Если вы коллекционер, должны понимать.
– Да при чем тут цвет? – сказала женщина. – Эта картина у нас уже лет сорок, даже больше… Я дочь его жены.
– Дочь жены? – переспросил старик.
– Да, от второго брака, – сказала она.
– Его жену звали Лидия Феликсовна, если вам интересно, – сказал мужчина. – Матвеев женился на ней по расчету. Она была старше его на восемь лет. Зато дочка академика вот с такой квартирой, – он повел руками вокруг. – А Матвеев был никто, ему было негде жить, непризнанный гений из провинции.
– Ишь ты! – удивился старик.
– Это мой муж, я вас не познакомила, – сказала женщина.
– Понятно, – сказал старик и кивнул мужчине.
– Матвеев ушел от мамы в шестьдесят пятом, – сказала женщина. – Как вам картина?
– Почему продаете? – спросил старик.
– Странный, немножечко бестактный вопрос, – усмехнулся мужчина. – Сейчас Матвеев хорошо идет. Потому что умер. Он ведь умер в лагере, в восемьдесят третьем. Не дожил до демократии.
– Ты что! – сказала женщина. – Это легенда. Он вышел на свободу и умер где-то на юге, под Краснодаром. В полном одиночестве. В забвении и бедности. А потом Карабанов написал про него книгу, читали?
– Читал, – сказал старик. – Много вранья в смысле биографии. Матвеев любил свою жену без всякого расчета. Он вообще не умел рассчитывать. Не сам ушел, а она его выгнала, потому что устала от богемных штучек. Не в шестьдесят пятом, а в шестьдесят седьмом, что особенно смешно. Потом его арестовали за подпольную выставку. Стал сотрудничать с КГБ. Освободился довольно скоро. Вернулся в прежнюю компанию, стучал на друзей. Из-за него посадили Самохина и Клугмана. Был в полном доверии начальства. Его даже за границу выпустили в составе делегации, в Англию. Тут же сбежал, сукин сын. Жив и прекрасно себя чувствует.
– Еще одна легенда, – сказала женщина. – Вы картину будете покупать?
– Нет, – сказал он. – Не буду. Это не моя картина.
– В каком смысле? – не поняла она.
– Это не я писал, – сказал старик, надевая плащ. – Это Костя Клугман. Всего вам наилучшего. Я, кстати, в семидесятом заходил, за месяц до посадки, но ты не помнишь, конечно же.
Он вышел из арки на улицу и пошел к стоянке такси. Вдруг идти стало очень легко, даже удивительно. Он засмеялся, обернулся и увидел на тротуаре свое мертвое тело.
all you need is war
Десятая заповедь
– А когда она замуж выйдет, я ее все равно разведу! – сказала Катя Нефедова своей соседке Нине Самариной. Они сидели во дворе у песочницы; их дети, Леночка и Ваня, лепили куличи. Разговор шел о том, какая Леночка красивая девочка.
– Почему? – спросила Нина.
– Обязательно влюбится в дурачка какого-нибудь, – сказала Катя.
– Странные фантазии, – сказала Нина.
– Это жизнь, – сказала Катя. – Но я не допущу.
Нефедовы и Самарины жили на одной площадке в одинаковых квартирах. Из лифта направо, из лифта налево, в торцах. Они пытались по-соседски дружить, но не получалось. Самариным не нравилось, что у Нефедовых две дорогие машины, что они все время выгружают из багажников красивые пакеты. Нефедовым не нравилось, что Самарины говорят по-французски, что к ним в гости ходят люди, которых по телевизору показывают.
А после этого разговора они вообще перестали общаться.
