на свободу с чистой совестью
Сильная женщина
Виктор Иванович заново учился принимать ванну и душ. Он взбивал пену, погружался в нее, разгонял пузыри и фыркал, потом становился под теплый щекотный дождик, потом вылезал на кафельный пол, кутался в махровую простыню и шлепал в комнату. Подходил к окну, смотрел на Манеж и Кремлевскую стену.
Была осень 1956 года. Он отсидел всего десять лет из выданных двадцати пяти. Ему выплатили много денег. Дали новую звезду, за высидку лет, как он пошутил в уме. Дали квартиру в новом доме на Ленинском проспекте, но там еще работали маляры, так что пока он жил в гостинице «Москва». Ходил обедать и ужинать в ресторан, приучаясь пользоваться вилкой и ножом, чайной ложечкой и лопаткой для рыбы.
А потом, воскресным утром, надел только что пошитый мундир с золотыми погонами и широким галуном, взял такси и поехал на Большую Черкизовскую. К себе.
Но на всякий случай позвонил из автомата напротив.
Она тут же взяла трубку. Как будто ждала.
– Нина, – сказал он. – Это Витя.
– Сейчас, – сказала она. Он слышал в трубку, как она прошла к двери, плотно ее закрыла и снова вернулась к телефону. – Да, здравствуй.
– Нина, мне вернули честь и свободу. Я здесь. У дома.
– Ах, как торжественно звучит, – тихим низким голосом сказала она. – Один раз ты уже сломал мою жизнь, вот этими разговорами, про победу и свободу. Оставил беременную, нищую, жену врага народа. Не смей ломать мне жизнь еще раз.
– Нина, – сказал он, – кто у нас родился?
– У меня родился сын, – сказала она. – У нас с мужем растет сын.
– Нина, я хочу его увидеть, я умоляю тебя…
– Хорошо, – сказала она, помолчав и подумав. – Зайдешь через пять минут. По часам, понял? На две минуты. Но дай мне честное слово.
– Честное слово офицера, – сказал он.
– Через пять минут, понял? – и повесила трубку.
Из подъезда вышел человек в наспех надетом плаще. Сел на лавочку у подъезда, развернул газету и стал читать.
На лестнице почти не пахло кошками, хотя какая-то Мурка мягко шла по щербатым ступенькам.
Дверь была недавно покрашена. Номерок сменили.
Он позвонил. Послышался детский топот. Десятилетний мальчик отворил и закричал:
– Мама, к нам генерал пришел!
– Вам кого, товарищ генерал? – спросила Нина, выйдя в прихожую.
Она была очень красива, особой красотой много переживших, но не сдавшихся женщин. Мать семейства. Хозяйка дома. Ценный специалист на работе. И возлюбленная вон того гражданина, который сейчас сидит на лавочке и читает газету.
– Простите, – забормотал Виктор Иванович, не сводя глаз с мальчика и придумывая какую-то ерунду: – А, простите, полковник Перфилов здесь проживает?
– Нет, – сказала Нина. – Вы ошиблись адресом.
– Да, наверное, – сказал Виктор Иванович и нагнулся к мальчику. – Как тебя звать?
– Коля.
– До свиданья, Коля! Дай пять! Расти большой. Извините.
Рассказав мне эту историю, Виктор Иванович добавил:
– Сильная женщина. Настоящая. Другая бы что-то переиграла, наверное. Все-таки генерал-лейтенант, высокая должность в Генштабе, квартира в новом доме.
– Откуда ей было знать про должность и квартиру? – сказал я.
– Я ей потом звонил пару раз, – сказал Виктор Иванович.
жизнь тому назад. 6 мая 2009 года
День смерти
Тридцать семь лет – загадочный срок.
В этом возрасте умерли Пушкин и Рафаэль, например. И еще много кто, не буду перечислять. Потому что все это – случайные совпадения. Но я все равно чувствую особость этого срока. Тридцать семь лет – полная, сильная, результативная жизнь.
Так сказать, минимальная протяженность долгой жизни.
Тридцать семь лет назад, то есть целую не очень короткую жизнь тому назад, а именно 6 мая 1972 года, умер мой папа.
Это был очень длинный день, шестое мая того года. Кажется, суббота.
Я помню его во всех подробностях.
Как утром я встал, позавтракал.
Как разговаривал с папой. Мы даже немного поругались. Был повод, увы.
Как потом я собирался на дачу. Звонил друзьям, Андрею и Алику.
Я не помню, как мы с папой прощались.
Наверное, никак. Пока, до завтра. Пока, пока.
Потом поехал к Андрею. Посидели у него, проболтали.
Потом мы пошли встречаться с Аликом, почему-то на «Площади Ногина» (сейчас это «Китай-город»). Там мы ждали такси на стоянке. Таксисты не любили ездить за город, и мы ждали такси, которое работает до ночи. Чтобы таксист не отказался везти.
Было примерно шесть часов. А папа уже умер к тому времени. Он умер в одну минуту, от обширного инфаркта. Он умер уже тогда, когда мы с Андреем шли пешком от Столешникова к площади Ногина.
Итак, мы втроем ехали на такси на дачу. А дома были моя мама и шестилетняя сестра.
Ну, потом приехали, конечно, родственники.
Только мы вошли и сели, вдруг приходит какой-то старик. Сторож из конторы. Он говорит:
– Вашему отцу плохо, езжайте скорее в Москву, если хотите застать его живым.
А он уже умер два часа как. Или даже три. Это меня так готовили. У нас на даче не было телефона, кто-то (не знаю, кто из родных) позвонил в контору.
Мы сразу подхватились и побежали на дачу к Андрею. У них был телефон.
Звоню, подходит мамина подруга.
– Что случилось? – говорю.
Она говорит:
– Сейчас маму позову.
Мама берет трубку и говорит:
– Папа умер.
Почему эта подруга сама не могла сказать – непонятно.
Ребята вместе со мной поехали назад в Москву. Довезли меня до дома. Там стоит медицинская машина у дверей, человек какой-то гуляет, лысоватую голову опустив. Я сразу понял, что это перевозка и шофер-санитар.
Еще в этот день было много всякого. До рассвета следующего дня.
Если все подробно описывать, выйдет целый том. Мелким шрифтом.
к альтернативной биографии
День рождения
Хочется родиться в другой день и в другой год. Попозже, но не на много. Я не прошу так резко, на тридцать лет моложе, вы что. Немного, я же говорю. Чтоб не в сырую темную зиму, а светлой ясной весною. Не в безнадегу конца сороковых, а в радость начала шестидесятых. Когда Гагарин только полетел, и скоро будет коммунизм, и все в это верят. Чтобы другой жизненный заряд.
