И вот однажды Николаев оказался в этом городке. Позвонил Проталову. Они решили пойти пообедать.
Поговорили, поели очень вкусно, белого вина попили. Десерт, кофе, рюмочка ликера.
Проталов взмахнул рукой: «Счет!»
Официант принес картонную книжечку.
Николаев на всякий случай потянулся за бумажником.
– Брось, ты что! – сказал Проталов и продолжил разговор.
Прошло минут пятнадцать.
– Что-нибудь еще желаете? – подошел официант.
– Нет, не надо, – сухо сказал Проталов по-ихнему, вглядываясь в глубину зала.
Официант заулыбался и стал менять пепельницу.
– Житья нет! – заорал Проталов по-русски. – Что за манера, как топтун какой-то, ей-богу, вокруг бегает!
Официант шарахнулся в сторону и исчез.
– Нам не пора? – спросил Николаев.
– Сейчас пойдем, сейчас, – Проталов заглянул в счет.
– Давай пополам, – сказал Николаев.
– Нет уж! – зло сказал Проталов. – Ты мой гость. Эй! – крикнул он официанту и дал ему кредитную карточку.
– Давай чаевые с меня, – сказал Николаев.
– Еще чего! – сказал Проталов. – Не заработали эти козлы чаевых.
Расписался в квитанции, взял чек, спрятал карточку в бумажник.
Они уже шли по улице, как вдруг рядом остановилась машина.
Выскочил человек и распростер объятья.
– О, здравствуйте! – заговорил он по-русски. – Вы ведь писатель Проталов? Может быть, зайдете в мой ресторан? Для нас большая честь принимать таких гостей! Вот, буквально два шага!
– Спасибо, – ехидно сказал Проталов. – Мы уже у вас пообедали.
– Я буквально на полчаса отъехал, – смутился тот. – Извини.
– Все, все, ладно, – буркнул Проталов, отвернулся, потянул Николаева за рукав.
Но ресторатор, наверное, тоже обиделся.
– Господин Проталов! – он нагнал их. – Я вам должен двести евро, вот, возьмите.
Проталов выдернул у него бумажку, сунул в карман и пошел дальше.
Он понял, что Николаев понял. И что Николаев понял, что он понял, что Николаев понял. Что все всё поняли. И поэтому он молчал некоторое время, а потом сказал:
– Ладно, старик, забыли.
– Забыли, – сказал Николаев, обнимая его за плечо. – Уже забыли, старик.
о непостижимой эффективности математики
Сталин и Старджон
Закон Старджона (радикальное следствие из закона Парето) гласит: 90 процентов чего угодно – полное дерьмо.
За десять лет до того, как Теодор Старджон этот закон сформулировал, Иосиф Сталин попробовал его опровергнуть. В истории случаются такие диалектические парадоксы. Например, народная песня о том, как Иван Грозный своего сына убил, появилась задолго до события, изображенного на одноименной картине художника Репина.
Но я опять отвлекся.
Итак. Летом 1948 года Политбюро ЦК ВКП(б) приняло постановление о сокращении количества выпускаемых кинофильмов. Идея была проста. Сталин спросил: сколько из ста снятых фильмов получается хороших? Ему сказали: примерно десять. А почему бы нам не снять десять фильмов, подумал он, но чтобы они были все как один отличные? Чтобы бросить на них все силы. Чтоб даже в эпизодах играли самые звезды! Чтоб лучшие операторы и лучшие художники, лучшие осветители и монтажеры! Не говоря уже о композиторах.
В общем, наладить производство шедевров.
Сказано – сделано.
Правда, до того СССР выпускали фильмов сильно меньше ста в год. Но неважно.
Вот в 1947 году выпустили 27 фильмов. Из них приличных – четыре («Весна», «Золушка», «Подвиг разведчика» и «Поезд идет на восток»).
Политбюро решило: в 1948 году выпустим 14. Сократим балласт.
Приличных оказалось всего 2 («Первоклассница» и «Молодая гвардия»).
В 1949-м выпустили 15. Приличных – 1 («Кубанские казаки», хотя это, конечно, на самом деле полное неприличие. Но не считать же приличным фильмом «Падение Берлина», хотя все актеры самые знаменитые, а музыку писал лучший композитор века).
В 1950 году – 12. Ни одного, достойного упоминания.
В 1951 году – 10. Можно вспомнить 2 («Украденное счастье» с Бучмой и Ужвий и «Учитель танцев» с Зельдиным; оба – заснятые театральные спектакли).
Все остальные фильмы этого периода – либо военно-патриотическая фальшь, либо помпезные биографические картины, либо нечто национальное по форме, социалистическое по содержанию. Но тоже про колхоз.
Такие дела.
Меня лично более всего трогает чуткое руководство Политбюро и лично тов. Сталина.
Но Старджон – это вам не Эйзенштейн и даже не Вано Мурадели.
На Старджона где сядешь, там и слезешь.
дар случайный, жизнь, зачем ты
Марк Лазаревич и судьба
В 1971 году я был в Ереване, на Всесоюзной научной студенческой конференции. Отличная была поездка в чудесной компании. Но я не о том.
В Ереванском пединституте в это время заведовал кафедрой романо-германских языков некий Марк Лазаревич Леви. И он вполне мог сидеть в первом ряду на пленарном заседании, на торжественном открытии конференции. Там вообще было много профессоров и доцентов, и они весьма благожелательно общались со студентами-докладчиками. Так что я в принципе мог видеть этого человека. И даже мог с ним поздороваться. И на его вопрос: «А вы, молодой человек, откуда прибыли?» – чисто теоретически мог ответить: «Я из Москвы, с филфака, с классического отделения».
В принципе, подчеркиваю. Однако с сильно ненулевой вероятностью. Потому что он жил и работал там, и я туда приехал на неделю.
Эта мысль уже десять лет наполняет меня чем-то похожим на мистический восторг.
Потому что, как доказали кропотливые библиографы, именно Марк Лазаревич Леви – это и есть загадочный М. Агеев, который написал и опубликовал в 1934 году в Париже «Роман с кокаином». Одну из лучших русских книг столетия, на мой вкус.
Никто не знал, кто этот человек и куда он делся. Грешили на Набокова. Однако потом выяснилось, что это Марк Лазаревич Леви, из купцов, родился в 1898 году, в эмиграции с 1920-х, вернулся в СССР после войны, от литературы отошел, заведовал кафедрой в Ереване, где и умер в 1973 году.
Но я опять же не о том.
Марк Лазаревич очень правильно распорядился.
Написал блистательный роман под псевдонимом. Потом, возможно, попробовал еще. Наверное, не получилось. Или получилось, но не так. Ну и всё. Забыли, проехали. Не надо натужно подтверждать свое присутствие в литературе. И тем более не надо цепляться за свой одинокий шедевр, раскрывать псевдоним и требовать восхищения.
