Вот и кажется иногда: хорошо бы в предпоследний миг приходили какие-то тайные доктора, забирали бы его в тайную дальнюю лечебницу, за границу, в Азию, в Китай, в Тибет – и мы бы думали, что он жив.
Нам было бы велено так думать.
Нам бы оттуда посылали письма: «Состояние тяжелое, но стабильное»
Лет пятнадцать бы посылали. Или сорок пять.
А потом бы последнее письмо: в монастыре таком-то на сто третьем году жизни закончил свое земное странствие ваш отец. Урну с прахом получить… и т. д.
Но это еще хуже, наверное.
Как «десять лет без права переписки».
Или вот еще.
Часто говорят и пишут: человек не умирает, пока о нем помнят.
Утешение остающимся и наставление живущим. Двойное наставление, кстати. Помни об ушедших, и они тем самым будут живы. Живи так, чтоб о тебе помнили после твоей смерти: тем самым как бы не умрешь.
Да, в каком-то высоком смысле это так.
А если представить себе такой выбор.
Вам предлагается умереть буквально завтра.
Но зато вас будут помнить вечно. Монументы, улицы, корабли, библиотеки, стипендии. Мемориальные доски. Юбилеи, выставки и конференции. Мемуары. Устные легенды. Не говоря уже о благодарной памяти непосредственных потомков.
Или умереть в глубокой и безболезненной старости, в здравом уме и твердой памяти.
Но о вас тут же забудут. Умер – и ладно, хватит о нем. Даже сорок дней не отметят. Урну из крематория не заберут, и по прошествии года ее закопают в общую яму для невостребованных прахов.
Что выбрать?
в родном городе
Один мальчик
Юля Самарина сначала немножко испугалась, когда вдруг расхотела есть. Она была дорогой девочкой и поэтому следила за фигурой, старалась есть поменьше и очень мучилась от своего аппетита. А тут расхотела напрочь, особенно мясо. Но подумала, что ничего, так даже лучше. И месяца три жила спокойно, стройная и красивая, как всегда.
Четырнадцатого октября в ресторане «Рокфор» ее вырвало прямо за столом. Прямо на стол. Белой слизью с кровью. На большую красивую тарелку с салатом. На две минуты она потеряла сознание. А когда очнулась, то официантка ей сказала, что клиент, добрый человек, за все заплатил и вот, даже оставил ей на такси. И дала мокрое полотенце утереться.
Она доехала до дому. Разделась, приняла душ, обсохла и долго смотрела на себя в зеркало. Красивый у нее был живот, втянутый под ребрами и нежно круглящийся внизу, над аккуратным лобком. Присмотрелась и увидела продольные морщинки и вялую кожу. Она схватила тон и стала затирать живот, делать его как раньше, смуглым и свежим.
Потом просидела на кухне полночи, а утром пошла к врачу.
Неделю бегала по разным анализам.
Двадцать третьего собралась и уехала к себе. Ехать было ночь.
Город был маленький, грязный и бедный. Она хоть и была в серых брючках и простой куртке, на нее все равно оглядывались.
Она долго звонила в дверь. Мать, седая и патлатая, с чернотой под глазами, открыла и сказала:
– Уходи, ты мне не дочь.
– Я очень заболела, – заплакала Юля.
– Я тоже, – сказала мать и захлопнула дверь.
У Юли были деньги, она сняла квартиру. Стала ходить в магазин и готовить себе обед. Встала на учет в поликлинике, пила лекарства по часам.
Скучно было, особенно по вечерам, потому что настала совсем уже осень.
Юля вспомнила, что был один мальчик, который любил ее когда-то. То есть всего пять лет назад, в десятом классе. А кажется, сто лет прошло.
Юля его нашла. Он работал на мебельной фабрике. Она встретила его у проходной.
– Узнал? – сказала она. – Пойдем ко мне, если время есть.
Он узнал, поцеловал ее в губы и сказал:
– Ты мне в эту ночь как раз приснилась. Я неженатый, между прочим.
– Не надо на мне жениться, – сказала Юля, когда потом они сидели в темной комнате на кровати, прикрывшись одеялом. – Я скоро умру.
– Врешь, – отодвинулся он.
– Честное слово, – сказала она.
– Страшно? – спросил он.
– Очень, – сказала она, встала, накинула рубашку, подошла к окну. – Хотя на свете умерло гораздо больше людей, чем сейчас живет.
– Тогда тем более поженимся, – сказал он. – Не бойся, ты что.
– Да ладно, – сказала она.
Он тоже встал, натянул трусы и майку. Подошел к ней.
Они поглядели в окно. С неба валилась холодная темнота со снегом.
Они обнялись.
бесконечные уроки
Зимний путь
Не так уж я мистически просветлился за последние годы.
Но стараюсь из событий прошлого извлекать всякие уроки.
Особенно хорошо, когда события мелкие, а уроки неочевидные.
Вот вспомнил, как слушал Бриттена в Большом зале Консерватории. В задней ложе партера. Там были две большие парадные ложи у сцены и еще две (или четыре?) маленькие, сзади, за 24-м рядом.
Дело было в начале 1970-х. Поздней весной или ранней осенью? Не помню. Помню, было светло, сухо и тепло, я был в плаще или просто в пиджаке.
Я подошел к Большому залу. Спросил у людей, которые толпились у кассы: «Что сегодня?»
Ответили: сегодня Шуберт и Шуман. «Зимний путь» и «Любовь поэта». Поет Питер Пирс, аккомпанирует Бенджамин Бриттен.
Вот это да.
Билетов, конечно, нет. У кассы сутолока. Лезут через головы друг друга, записки тычут, что-то кричат.
Какой-то нестарый мужчина сказал: «Вот у меня есть билет, вам нужно?»
Я схватил билет. Рубль двадцать. Отдал деньги. Вдруг вижу – билет жутко мятый и потертый. Как будто он месяц в кармане лежал рядом с носовым платком. И дата не та! Сегодня, к примеру, двадцатое мая, а билет – на тридцатое апреля.
Я хватаю этого человека за рукав:
– Вы что мне продали, эй! – и тычу билет ему в нос.
Он спокойно отвечает:
– Концерт перенесен. Видишь, – вдруг на «ты», – на стенке написано.
Вижу: правда написано. «Билеты действительны» и все такое.
– Извините, – говорю.
– Пожалуйста, – говорит. – А если бы я захотел тебя обмануть, то будь уверен, не на рубль двадцать, а на сто тысяч. И ты бы этого не заметил.
Хмыкнул и ушел. Кто он был?
Ну, неважно.
Захожу в ложу; мой стул – в первом ряду. Слева от меня сидит знаменитый музыковед Светлана Виноградова. Красавица с черной родинкой на лбу. Жадно ест пломбир в вафельном стаканчике. Два стаканчика съела. Вместо «браво-бис» кричит «Здорово! Еще!» И руки с пломбиром, аплодируя, перебрасывает через барьер ложи. Того гляди уронит. Но нет, обошлось.
