И что за герб?
– Вы все о гербе каком-то говорите, что за герб?
– Да Федька герб притащил со стройки, неделю уж. Стоял у телевизора, все царапались об него. Я говорю, Федька, собачий ты сын, унеси ты герб от греха подальше…
– А что за герб? С какой стройки?
– Сказал, со стройки.
– Большой герб?
Показала косую сажень, метра полтора.
Глаза у бабушки прозрачные и еще такой вроде как белесой пленкой покрыты. Но что-то, кажется, видит.
– Такой огромный?
– Большой герб, говорю вам, – рассердилась бабушка.
– А из чего он?
– Железный, из чего еще, – тоже сердито сказала, будто не из чего, кроме железа, предметов и не бывает.
Интересно. Железным гербом по макушке. Но что за герб-то вообще?
– Это герб СССР?
– Да кто ж его знает!
– А что на нем нарисовано?
– Да почем мне знать! Обычный герб.
А галоши у порога – да, сорок четвертый. И новые.
Милицейский жигуль, веселый, свежий, ярко-желтый, ярко-синий уже подъехал: Фридман сразу позвонил от соседей, а отделение тут – то самое, из которого Кравцова в КГБ отослали – в двух шагах. А ситуацию объяснять и двух слов не понадобилось: про маньяка все слышали, и на поиски мгновенно бросили человек пятнадцать, включая курсантов, которые пришли в отделение на учебное ознакомление. Федьку многие знали, а кто не знал, так у Федьки приметы броские – огромный, бритый наголо, в синем олимпийском костюме, язык часто высунут… с гербом каким-то, черт бы его драл.
У подъезда столпились соседи, местные милиционеры стали их разгонять, но Покровский вмешался, поговорил с людьми: все как один называли Федьку психом неагрессивным, дважды прозвучало «мухи не обидит».
Милиционера Молодько страшный Федька не хотел, конечно, повредить, а просто не заметил. И сержанту так показалось, и старуха однозначно заявила:
– Да Федька не видел его! Не хотел стукнуть! Федька мирный. Гулять побёг.
Вышли на улицу, на скамейку. Покровский отправил Фридмана в «Комсомолец» за яблоками и кефиром.
– А…
– Без нас поймают такой толпой.
Причем быстро поймают, но дознание, протоколы, родственники, возможно, и санитары – все это до ночи, а если Федька окажется реальным подозреваемым, то и до утра. Так что осмотр комнаты Кроевской переезжает, похоже, на завтра.
– Как думаете, это он? Бабушек? Федор Клюн? – спросила Настя Кох нетвердым голосом.
Настя уже пять лет на оперативной работе, всякого насмотрелась, вместе с Покровским брала с поличным одного нездорового фотографа, который в морге снимал жонглирование отрубленными конечностями и называл это прорывом в искусстве, но маньяк – все же личность совсем с Луны.
– Он! – коротко и грозно раздул Миша Фридман волосатые ноздри. Тут же смутился. – Очень похоже…
Очень похоже Мише было, конечно, прежде всего потому, что очень уж хотелось поскорее поймать злодея.
– Наш-то хладнокровный и аккуратный, а этот какой-то бешеный псих, неорганизованно носится, – сказал Покровский.
Достал платок, вытер губы, запачканные кефиром. След явно ложный, одно утешает, быстро найдется Клюн. Конец рабочего дня, людей на улице навалом, школьники во дворах, люди с собаками, толкотня у магазинов. Громадный человек в синем костюме с громоздким предметом в руке куда побежал? Многие видели, за угол побежал, в ту сторону, в эту, получалось сначала, что в сторону улицы 8 Марта, будто сам наладился в стационар, а герб привлек в качестве доказательства готовности к госпитализации.
– Не герб он тащил, а орден какой-то!
– Не какой-то, а Трудового Красного знамени! Я еще удивился, толстяк с орденом Трудового Красного знамени… Такой, метр в диаметре. С крыши какой-то…
Потом маршрут уточнился – чуть дальше, к Верхней Масловке бежал Клюн, и все с орденом. Поехали на Масловку. На повороте, что к Петровскому парку, застрял грузовик, из-за этого и трамвай не мог проехать, перегородил «Москвичу» дорогу. Покровский вышел из машины, позвонил из автомата на Петровку. Кравцов сходил на Лубянку, там его строго выспросили, чего и как, милостиво разрешили посмотреть дело Кроевской Варвары Сергеевны. Да вот только архив до половины шестого. «Пришли бы раньше, сегодня тогда и посмотрели бы, а так завтра». – «Вы мне сами назначили на шесть!» – «Завтра, значит, приходите».
Из будки вышел, подскочила Настя Кох: обнаружено здание, в которое вбежал человек с орденом. Еще один конструктивистский дом, но, в отличие от желтого хлипкого, в котором жила Кроевская, этот серый и крепкий. Городок художников так называемый, мастерские.
В небольшом холле груда старых подрамников, красно-белая бочка с иностранной надписью. Длинный пустой коридор, мрак, две-три лампочки горят, едва виднеются мутные очертания изваяний. Лестница наверх уходит, заляпанная белилами.
На площадке второго этажа сидел на подоконнике заросший человек в тельняшке, настраивал балалайку, курил папиросу. Банка из-под бычков в томате под пепельницу. Увидел милиционеров, не удивился:
– Вы на пьянку? Это у Гурьева. Прямо до конца слева.
– А человек такой здоровый…
– С орденом? Тоже у Гурьева.
Еще крикнул в спину что-то вроде «тоже щас приду»… Не пришел, кстати.
Из-за двери мастерской Гурьева раздавались веселые голоса, играла музыка. Покровский толкнул дверь.
Взорам стражей правопорядка открылась типичная мастерская художника-халтурщика из журнала «Крокодил». Через огромное скошенное окно лилось мягкое вечернее солнце, безжалостно высвечивало нравы и быт. Тут и там стояли и висели обрубки и болванки доярок, трактористов и сталелитейщиков. Ящик с пустыми коньячными бутылками, пол-ящика полных, пустые, полные и полуполные бутылки из-под других и с другими спиртоносными напитками катались по полу, передавались из рук в руки. Женщина в черном платье, задранном высоко, в черных колготках, с большой задницей спала на диване, лицом к спинке. Намандариненная девица в летнем комбинезоне желтого и зеленого растительного орнамента, с ярко-красными губами, кокетничала на продавленной софе с рыжебородым дистрофиком в коротких брюках и рыжих носках. Стол завален объедками, ошметками, окурками, тарелками, макаронами. Тут и там маячили мольберты и планшеты с небрежными эскизами и набросками. Большой рыжий кот флегматично жевал под стулом рыбий хвост. Кто-то нервно ходил. Краснолицый толстый человек в шортах – хозяин мастерской, судя по центральному месту в композиции, – закинув ногу на ногу, курил сигару. Два молодых человека в узких черных пиджаках и в красных галстуках, в белых штанах, в кедах на босу ногу навострили карандаши над большими альбомами, нацелились на подиум.
На подиуме сидел Федор Клюн в синих тренировочных штанах с голым торсом, волосатым свисающим животом, с высунутым языком, с дюралевым массивным орденом Трудового Красного знамени в обнимку.
