– Здравствуйте, – сказал сержант. – На ваш балкон наш сокол залетел и чё-то затихарился… Чей наш? – сержант забыл, посмотрел на Покровского.
– Ты из общества соколиной охоты, – подсказал Покровский.
– Я из общества соколиной охоты… Да, прошу посмотреть.
Мария Александровна вылетела на балкон с лыжами. Кутается в шаль.
– Трубкой стукнула, – сказал сержант.
– Не оборвалась связь?
– Нет вроде.
– Сейчас скажет, что нет сокола, ты извинись, скажи, что перепутал.
– Алло! Нету? Извините, значит, я перепутал…
Покровский задумался. Лыжи, может, в спальне покойная мать хранила, а Мария Александровна переместила их на более подходящее место. Чего, собственно, думать, можно спросить.
Посидел немного во дворе Ярковой, понаблюдал за обстановкой. Доминошники, дятлы большого города, еще стучат в глубине двора, пока видны точки на костяшках, но сумерки наползают, тени поплыли. Мат доминошников звучит выпукло, четко. Пошел в подъезд, звонить в дверь сразу не стал, пригнулся к скважине, прислушался. Тут интуиция не подвела, хорошо, что не стал звонить. Из квартиры доносились глухие механические звуки… однозначный ритмический рисунок.
Решил, конечно, не тревожить.
Домой пришел не поздно, полно еще времени пластинку послушать и журнал почитать.
Лифт не работал, поднимался пешком, с лестницы увидел что-то белое на двери своей квартиры. Листок белеет, записка.
1 июня, воскресенье
«Каждая доярка на поясе носит мешочек со смесью из сухого толченого дудника, муки и соли. Щепотку этой смеси дают неспокойной самке оленя. Реакция мгновенная и удивительная: животное застывает на месте, закрыв от удовольствия глаза, самозабвенно облизывается и позволяет делать с собой все что угодно».
Интересно, употребляют ли этот дудник с мукой сами доярки. Доярка ведь тоже, в общем и целом, самка… другого животного. Грянет ли аналогичный эффект?
Покровский потянулся. Взял часы с тумбочки, завел их. Позвонить в Ленинград и дождаться звонка от Насти Кох. В Ленинграде пусто, а с Настей на точное время не договорились.
Статью о прекрасной Лапландии, что раскинулась на территориях Норвегии, Швеции, Финляндии и СССР, Покровский начал перед сном, а утром встал на пять минут, выпил воды, лег обратно в кровать и статью добил. Наскальная живопись старше четырех тысяч лет, хитрая инженерия коты – шалаша шведских саамов, сани в форме лодки, барабан тролля… Барабан тролля! Прочел с большим удовольствием. Про лапландский суп из мозговых костей и оленьего жира…
Настя Кох позвонила, рассказала про вчерашний вечер на Красноармейской. Она ловко пригорюнилась там у клумбы, наладила контакт с дворовыми пенсионерками. Сказала, что живет недалеко, в Старом Петровско-Разумовском проезде, муж с утра напился, буянит, она и сбежала. Ночевать пойдет к подружке, но той сейчас нет, поэтому пока бродит по району. Разговор на таком фоне вышел продуктивный. И Настю Кох пожалели (присовокупив все же, что за мужика лучше держаться, если не вовсе уж зверь), и про убийство соседки им скучно было бы не покалякать.
– Одна, товарищ капитан, – рассказала Настя Кох, – высказалась о Кроевской прямо фразой, которая в нашем деле есть: «Здоровается, а дальше рот на крючок».
– Значит, ее опрашивали уже наши.
– Я и говорю, повторяются сведения. И что ходила к ней раньше старая женщина, тоже подтвердилось, одна даже будто бы хорошо помнит, как та выглядела, величественной назвала. Конкретных примет не назвала, правда.
– Величественной? – заинтересовался Покровский.
Да. Но имя ее неизвестно, конечно, и – да – появляться она давно перестала.
Раю Абаулину во всех красках расписали, в том числе и приметы хахалей, что ее регулярно подвозят, более подробные выдали. Ну, по хахалям так или иначе работа идет, скоро станут известны имена.
О Василии Ивановиче высказывались неохотно, опасались, что слюной брызжет, может заразить.
Бадаев тоже со старушками не был приветлив, даже и здоровался не всегда, в отличие от Кроевской, но при этом не раздражал. «Живет себе и пусть ходит, что нам за дело».
– А я этого, кажется, знаю – в ЦСКА работает, а мы туда изоляторы привозили, – схитрила Настя Кох.
Изоляторы – потому, что сказала женщинам, будто работает на «Изоляторе», это завод ближе к «Соколу».
– В ЦСКА, точно, – подтвердили пенсионерки.
– С рюкзаком я его видела, в такой светлой куртке, – продолжила хитрить Настя Кох.
Подтвердили, что рюкзак у Бадаева есть, на рынок иной раз с ним ходит, а куртка светлая… Может, и есть, может, и нет, обычно одевается.
Вообще, много ходит, и по выходным гуляет, и вечерами, и днем иногда домой приходит, что-нибудь приносит или уносит.
Что еще… Еще Бадаев на днях подстригся. Занятно ли это? Стрижка не очень меняет человека, кроме крайних случаев, когда отшельник выходит из пещеры после двадцати лет усердных молитв и полностью обривает голову и лицо.
Не очень меняет, да, но слегка меняет, и у преступника такие вещи срабатывают – что-то поменять. Галоши и куртку выбросить, понятно, перчатки выбросить, заодно и подстричься.
Настя Кох узнала интересные народные новости про маньяка – будто он хотел снасильничать главврача поликлиники. Но теперь на улице стало больше милиции и дружинников – это пенсионерки отметили и одобряют.
У Насти Кох с той стороны уже отбирали телефон, она в общаге живет. Ладно.
Набрал Ленинград: пусто.
Сварганил яичницу с помидорами-луком и съел ее, надел форму и поехал на Ленинградский проспект.
Дверь некоторое время не открывалась, раздавалось нерешительное шуршание-шушуканье, Покровский позвонил еще раз, дверь открылась, но на цепочке. Впрочем, увидев Покровского, хозяйка быстро цепочку сняла и дверь распахнула.
Двое в дверях. Смущенная Мария Александровна и тощий рыжий штырь. Так называемая шкиперская бородка в довольно жидкой аранжировке, узкое лицо, водянистые голубоватые глаза, ранние залысины, абсурдно тонкий нос, грязные зубы.
– Чем обязаны? – пискнул рыжий. И быстро облизнул губы.
По степени антиэстетичности экстерьера подходит на роль псевдоманьяка.
Покровский, не отвечая на вопрос, начал проходить, приговаривая:
– Здравствуйте, здравствуйте…
– Здравствуйте. Митенька, это товарищ из милиции, я тебе рассказывала…
Заискивающий голос… Другая Мария Александровна, чем в прошлый раз. Смотрит на хлюста снизу вверх. Сейчас хвостом завиляет. И одновременно ободрилась, распушилась.
– Лыжи на балконе, не боитесь, что украдут?
– Кто? – спросил рыжий.
