– Не может быть, – нахмурился Жунев. Глаза его сузились, ноздри затрепетали. – Ментов хотел обмануть? Как же ты так?
– Я… Я… – лишь лепетал Туркин.
Большая семья уверенно шла на четырехкомнатную квартиру в Зюзине. А без тещи – только трехкомнатная светит. И вот-вот должны решить в исполкоме. Уже звон ключей по ночам мерещился – динь-динь… Эх, будь все в морге в порядке хотя бы до середины лета… Эх.
Рассказал все как на духу, включая специфические медицинские подробности, которые Марине Мурашовой могут быть интересны. Искренне говорил, с воодушевлением, больше нужного. Есть такие правонарушители – максимально выговариваются не потому, что хотят выгодное впечатление на милиционера произвести, а просто есть с кем поговорить. Миллионы людей десятилетиями живут, не в состоянии выговориться, никто ими толком не интересуется – ни близкие, такие же замордованные бытом, ни сослуживцы, замордованные бытом и близкими. А товарищ милиционер все неторопливо выслушает, сыграет роль психиатра, интервьюера…
Жунев, конечно, не преминул этим порывом воспользоваться.
– Мы можем это все как сто сорок седьмую оформить, как мошенничество. На отягчающие можем не налегать, – деловито объяснял Жунев. – Тогда у вас есть шансы на условный срок.
– Очень буду вам благодарен, – аж вскочил Туркин, руку к сердцу прикладывает.
– Сиди-сиди…
– Сижу! – плюхнулся обратно на стул.
– Но ты понимаешь, что благодарностью мы сыты не будем? – спросил Жунев и внимательно посмотрел в глаза замглавврача.
– А… – испугался тот. – Я! Конечно… А… Что… Я вам заплачу… А…
– Деньги предлагать сотрудникам МУРа, – строго сказал Покровский, – прямой путь к небу в клеточку.
– А что?!
Паникует, волосы дыбом, хочет снова вскочить.
– Пока ничего, – утешил Жунев. – Но мало ли как сложится. Если нам вдруг труп понадобиться спрятать…
А-а-а…
– А у тебя уже есть опыт.
Туркин не понимал, бедолага, на каком свете находится.
– Вы сейчас, разумеется, не соглашайтесь, вдруг мы провокаторы, – сказал Покровский. – Но и не удивляйтесь, если позже кто-то с просьбой заглянет.
– Не соглашайтесь, но и не удивляйтесь! – со вкусом повторил Жунев позже, когда Туркина отпустили. – Хорошо сказал!
Покровский пришел к себе. Муха сидела точно посередине стола, если две диагонали мысленно провести. Лена Гвоздилина связала с Красноурицком, Кравцов отлично долетел, обсудили чуть-чуть тактику.
Вскоре и Панасенко прорезался. Завтра его таинственный наблюдатель пожертвует три часа своего времени на оперативные нужды работников внутренних дел. У Панасенко интонации, будто делает одолжение. Покровский сухо напомнил ему, что Панасенко утверждал, будто заинтересован в расследовании убийства собственной тетушки, Панасенко буркнул что-то примирительное.
Фридман приехал из Третьяковской галереи. Сотрудников там много, еще больше сотрудниц, долго всех опрашивали насчет возможных переговоров с гражданкой, желающей подарить икону: нет, не было в последнее время.
Зато помогли ему в Третьяковке составить список музеев, куда еще логично было бы Варваре Сергеевне со своим даром обратиться. Исторический музей, Музей истории Москвы, музеи монастырей – такого, сякого… Всего семь штук.
– На ходу автомобиль-то? – спросил Покровский.
– Да-да…
– А с пальцем что?
Палец у Фридмана перевязанный.
– Ерунда, о фикус порезался… Листья острые.
Природа вообще опасная вещь, надо с ней аккуратнее.
Поднялся к полковнику Чурову, в обязанности которого входило, в частности, собирать мзду в пользу различных добровольно-принудительных организаций. Сегодня нужно 30 копеек для ОСВОДа, в ответ выдается небольшая марочка, ее можно наклеить куда-нибудь. Жунев однажды в рамках психологического давления на подозреваемого по ходу допроса вдруг наклеил тому на лоб марку – красного, кажется, креста.
Если креста, то точно красного. На осводовской марке, кстати, спасательный круг. И вот сенсация: у осводовской марки новый цвет! Была сиреневая, стала синенькая. Перемены, что ли, грядут.
– Не иначе, – вполголоса согласился Иван Сергеевич. – У нас в булочной год назад кассу в другой угол передвинули. У многих покупательниц до сих пор шок.
Иван Сергеевич торжественно вручил Покровскому конверт, пять билетов на динамовский сектор.
– Нет слов, – сказал Покровский.
– Это секрет про пять билетов, ты понимаешь, – сказал Иван Сергеевич. – Генералы не знают, что можно столько попросить. А некоторые вообще не знают, что можно просить!
– В долгу не останусь! – приложил руку к сердцу Покровский – и действительно не остался, но уже за пределами данного повествования.
Мелькнуло, что можно было или можно еще будет, в другой раз, пригласить на футбол Марину Мурашову. Она ведь с удовольствием согласится. И тут же мелькнуло, что не надо, что это каким-то образом – хотя бы тем образом, что сожрет ее время – помешает ей наладить личную жизнь.
А с чего Покровский думал, что личная жизнь у нее не налажена или же налажена недостаточно, это он вряд ли бы смог объяснить.
Он видел ее мельком, Марину Мурашову, на лестнице между этажами, стояла в юбке чуть выше колен, в синей, прислонившись к перилам, о чем-то оживленно беседовала с экспертом Чоботовым и еще с каким-то типом, закидывала голову, смеялась. Мимо промчалась курьер Охлобыстина с горой папок, а дальше Покровский уже и сам отвернулся. Лена Гвоздилина навстречу: товарищ капитан, где вы, вас Жунев с Пирамидиным ищут.
Что случилось?
Новый, что ты будешь делать, опять поворот. По ходу массовых опросов вокруг ипподрома обнаружился бухарик, который слышал в шалмане, как некий чувак намекал на свою причастность к падению кирпича на Скаковой.
– Бухарик слышал, как чувак намекал? Не очень понятно.
Да что непонятного! В Боткинском проезде есть пивная, в ней завсегдатаи, одному из них, заслуженному выпивохе с удачной фамилией Наливайко, запомнилось, как «новый лысый парень», недавно поселившийся в районе после отсидки, рассказывал подробности о полете кирпича, а какие именно, Наливайко не помнит, имя-фамилию «нового лысого парня» и где он точно живет – не знает.
Лишнее! Версия Бадаева уже утверждается в нем, в Покровском. Следы иконы найдутся. Портит карты джигит с чебурашками – зачем еще новый со Скаковой. Неприятно.
Гога решительно двинул на Скаковую, Покровский подумал и не поехал, решил не менять своих планов. Не бывает, чтобы человек, знающий что-то про убийство, болтал об этом в шалмане.
Позвонил Наташе, жене Сереги Углова. Он вчера звонил, напоминал про футбол, договорился, что сегодня заедет, но еще перезвонит. Сейчас набирал и подумал, что Наташа, услышав его голос, подумает первым делом, что он приехать не сможет, и успеет огорчиться, а потому быстро спросил-сказал: «Наташа, ждешь? Я еду!», а несколько позже подумал, что Наташа, может, и не так хочет его видеть, как он себе вообразил. Бутылка хорошего сухого красного давно стояла у него в шкафу. А в углу шкафа – он, оказывается, забыл! – коньяк мерцает, и там на донышке немножко, ста грамм нет… Коньяк допил, вино в карман.
