Покровский тоже посмотрел на потолок. Чистый, недавно побеленный, посреди потолка матовый белый шар, не такой чистый, пошедший трещинками, а если вглядываться – трещинки темнеют, увеличиваются, пульсируют. Неизвестная матовая планета, оплетенная сетью черных рек, в глубинах которых, может быть, прямо сейчас зарождается жизнь – колыхание черных водорослей, мельчайшие пузырьки воздуха снуют между ними, реки прочерчиваются, набухают…
– Мне трудно долго разговаривать, извините, – сказала Антонина Павловна очень спокойным разумным тоном, вернула Покровского к реальности.
Смотрела на него усталыми глазами, полными красных склеротических жилок. Желтая кожа лица, там и сям пятна грязновато-кирпичного цвета… Лицо все будто бы состоит из маленьких-маленьких смятых мешочков, волосы почти мертвые, с одной стороны головы и череп просвечивает сквозь шевелюру, если можно ее так еще называть – пучками уже волосы, кустиками, будто подбитые молью.
Видно под простыней отекшую ногу – тяжелые синие бугры вен, похожа на сосну, с которой только что содрали кору, местами преувеличенная гладкость, но что-то сочится… смола, не прикоснешься… и тут же провалы разноцветных сучков, налившихся тромбов, словно человек на глазах превращается в дерево, уходит в природу.
Ничего, у Покровского такая профессия, что есть шанс не дожить до старости.
В конце концов, труда не составит проверить пару крохотных пирожков. И, следуя тактике Антонины Павловны, с подразумеваемой покушаемой пока не беседовать, не нервировать. Достаточно с врачом разработать план действий. Вот и он застыл в проеме двери, узнал о нетипичном посетителе, который проник через младший персонал, не заглянув к руководству.
Врач широкоплечий, монголоидный, очки грозно блестят. Покровский сделал ему знак, что сейчас подойдет, тот нахмурился, что не он, а ему задают ритм общения, поджал губы, но не стал обострять. Кабинетик у врача крохотный. Висит репродукция «Московского дворика». Лежат гантели: крест-накрест, точно как у Бадаева лежали. Выслушал, хмыкнул.
– Детективов там у себя перечитали?
– Мы как раз «там у себя» детективов не читаем, – возразил Покровский.
Согласился, что в целом звучит фантастически, но поскольку исходит от заслуженной женщины, ветерана великой войны (сделал небольшой нажим в интонации, противно, но что время терять), и поскольку проверить несложно…
– То лучше перебдеть, чем недобдеть, – завершил его мысль врач. – Резонно… Я ведь впрямь не понимаю, почему у нее последние дни ухудшение. Но согласитесь, то, что вы говорите, звучит фантастически.
– Я и сам сказал, что звучит фантастически!
– Действительно… Хорошо. Через десять минут открытое время, она обычно почти сразу и приходит.
Покровскому выдали халат, он попросил и стетоскоп, чтобы поблескивал, выдали и стетоскоп, прикатили инвалидную коляску, редкую вещь – врач сначала возражал, дескать, абсурдно, но Покровский его уверил, что важнее всего неожиданность.
Проехался в коляске туда-сюда по коридору – довольно удобно, даже и весело. Свинство, конечно, так думать. Но думается-то само, без участия человека.
Прошло как по маслу. Лиходейка мелко, злодейским ходом, просеменила с подлым своим узелком. Старушки, как обычно, сели под рододендроном в коридоре, Яга обнажила пирожки, а Покровский на коляске налетел на нее, разогнавшись, сшиб все на пол, рассыпался в извинениях, медсестры раздавленные пирожки с пола мгновенно счистили, старушки и ахнуть не успели.
Взмыленный Кривокапа пытался послать Покровского куда подальше с останками пирожков, велел писать заявку. Покровский еле сумел объяснить, старушку-то травят прямо сейчас, день за днем. Кривокапа поорал, побрызгал слюной, но сказал, что сделает быстро.
Фридман отзвонился: зацепил след иконы. Отлично! Как раз вернулась бригада экспериментаторов. И снова отлично! Таинственный наблюдатель опознал в Бадаеве типа, который околачивался ночью за день до убийства в том самом месте в Чуксином тупике. Проводил – по версии следствия – рекогносцировку.
Фанфары или литавры – тревожно-торжественный аккорд за кадром.
Приехали на «Аварийной службе» прямо к зданию управления ЦСКА, милицейские остались в машине, долго ждали застрявшего в управлении боксера. Панасенко прогуливался снаружи. Взгляд ищет скамейки, очень бы хорошо тут сиделось под черемухой перед теннисным кортом, но руководству ЦСКА нет никакого интереса, чтобы ненужные прохожие рассиживали под черемухой, генерировали дополнительный мусор. Еще из аэровокзала припрутся. Скамеек по территории близко к нулю, а какие есть, почти всегда заняты перекуривающим персоналом.
Вот Панасенко и шатался туда-сюда, матерясь. Сотрудники ЦСКА на него косились уважительно: похож на начальника. Человек от Панасенко, обладающий тайным знанием, прятался неизвестно где. Сам Семшов-Сенцов пытался его вычислить и не смог.
Бадаев наконец вышел, лицо напряженное. По словам Семшова-Сенцова он уже второй день сам не свой, то подчиненным грубит сильнее обычного, хотя за ним и так не ржавело, то впадает вдруг в мрачное молчание. Увидел аварийку – шасть к ней. Аварийка гуднула – знак, что это подозреваемый и есть. Бадаев сунулся к водителю, что такое. Да вот в пищеблок вызвали… К этому моменту как раз организовали в пищеблоке небольшое замыкание.
Полминуты не прошло, мимо Панасенко промчался на огромной скорости подросток на велосипеде, что-то Панасенке сказал на ходу, тот переменился в лице, сжал кулаки…
– Панасенко рвался тут же Бадаеву шею свернуть, – сказал Жунев. – Еле остановили. А Гога требовал Бадаева задержать. Я не стал, конечно, спешить, но, похоже, мы у цели.
– Ништяк, Покровский, – Гога Пирамидин отбил Покровскому пять.
Так часто бывает: бегаешь-бегаешь не солоно хлебавши с высунутым языком, точит-точит вода камень, а потом прорвет и хлещет.
Но не все еще ясно – икона, в частности, интригует.
Появилась Настя Кох. Объездила бывших сотрудников Музея авиации и космонавтики, с которыми довелось работать Варваре Сергеевне Кроевской. Друзей-подруг, как и предполагалось, не обнаружилось, но нашлась, нашлась одна религиозная старушка, которая вместе с Кроевской дважды была несколько лет назад на богослужениях в церкви на Соколе.
– Храм Всех Святых во Всесвятском, – прочла Настя Кох с бумажки.
Религиозная старушка поведала, что в церкви Варвара Сергеевна на редкость оживленно разговаривала со свечницей Малафеевой, как ни с кем в музее никогда не разговаривала, и была, значит, ее знакомой. Фамилию свечницы свидетельница запомнила, потому что Кроевская несколько раз ее повторила, подчеркнув, что это очень уважаемая в Москве свечница. Настя Кох, переборов робость, поехала на «Сокол» – впервые в жизни, как позже призналась, переступила порог божьего, так сказать, дома! – и узнала от уборщицы, что свечницы сейчас уже нет, а будет на службе утром.
– Отлично, Настя, – сказал Покровский.
