– Ты уже полдня в деле, – с напускным недовольством сказал Жунев. – И что, до сих пор нет глобальных идей?
– Есть! Смотрите, что получается, – сказал Покровский и написал в столбик:
– Это года рождения гражданок по порядку, от Ярковой до двух выживших. Четко в сторону увеличения возраста жертв. Первая покушаемая самая молодая, четвертая и пятая, ровесницы, самые старые…
– И хрен ли? – спросил Жунев.
– Можем гарантированно через неделю задержать преступника. Иных маньяков десятилетиями ловят…
– А как через неделю?
– Элементарно. Вы что, действительно не видите закономерности в цифрах? – посмотрел Покровский. – Кроме увеличения возраста?
– Все четные… – пролепетал Миша.
– Правильно! Но не просто четные. Между первой и второй старушками разрыв в два года рождения, между второй и третьей четыре года, между третьей и четвертым эпизодом… сколько?
– Шесть, – сказал Кравцов. – Каждый раз прибавляется два года.
– О чем и речь. Значит, в пятом эпизоде будут старушки старше предыдущих на восемь лет… Их, кстати, может быть и три сразу, но тут мы пока не можем выстроить ряда, мало данных. Главное, что тысяча восемьсот девяностого года. В шестом эпизоде – отнимаем от тысяча восемьсот девяностого восемь плюс два, десять лет – тысяча восемьсот восьмидесятого. В седьмом эпизоде минус сколько лет от шестого, Миша?
– Минус двенадцать, – осторожно сказал Фридман. – Одна тысяча восемьсот шестьдесят восьмой год рождения…
– Старше Ленина, – сказал Кравцов.
Жунев закурил, положил зажигалку на стол, крутанул ее, смотрел, как крутится.
– Бабушек старше Ленина в Москве, думаю, наперечет, – продолжил Покровский. – Между первым и вторым случаем прошло восемь дней, между вторым и третьим два дня, между третьим и четвертым три дня. Если он сохранит ритм в два-три дня, около недели, значит, остается до покушения на стосемилетнюю гражданку! Ко всем стосемилетним москвичкам мы приставим усиленную охрану и сможем задержать злоумышленника.
– Какие хорошие были две недели, спокойные, без этого вот твоего головожопства, – сказал Жунев.
– Размяться уже нельзя в начале сложного расследования…
– Длинно, Покровский… Все согласны, что все четыре эпизода связаны?
Кравцов и Миша Фридман закивали. Покровский, подумав немного, тоже кивнул.
– Связаны, но хрен пока знает как, – Жунев сделал в деле какую-то пометку. – При этом есть ощущение, что выбор жертв случаен. Так?
– Конечно, гораздо проще выскочить с рельсом, когда видишь абстрактную пенсионерку, чем четыре раза конкретных подкараулить, – согласился Покровский.
– Маньяк, получается, самая очевидная версия. Кто-нибудь ловил маньяков? – спросил Жунев.
Никто не ловил.
– Маньяк в рифму коньяк, – сказал Жунев, достал из тумбы письменного стола бутылку. – Я тоже не ловил. Давай, Кравцов, резюмируй по каждому эпизоду, какие есть факты.
– По кирпичу на Скаковой никаких. Ни следов, ни свидетелей. Завтра пойдем с товарищем капитаном, еще раз залезем на этот балкон. Но шансов мало. По горячим следам не работали…
– Мог, сволочь, в толпе стоять… Кинул и выскочил к людям, – сказал Жунев.
Показал Фридману знаками взять лимон с тарелки на тумбочке, а рядом там и нож, а что не только взять, но и нарезать надо, Фридман и сам догадался.
– По рельсу у «Гражданской» есть следы галош и ниточки от перчаток. Галоши и перчатки новые, зацепиться не за что. Сорок четвертый размер галош – это не то что примета…
– Но ее подобие, – Жунев разлил, поднял рюмку, все чокнулись. – Дай бог, чтобы не последняя.
– У «Гражданской» нитки и галоши, в Петровском похожие нитки, на каркасах похожие галоши, – резюмировал Покровский. – Три последних эпизода таким образом связаны вещественными уликами. Первый – нет.
– Это все у нас вещественные? – спросил Жунев. – Негусто.
– Еще есть пуговица сегодня. Но она может и не иметь отношения, – сказал Кравцов.
– Первый эпизод заметно отстоит по времени, – заметил Покровский.
– Есть такое, – согласился Жунев.
– Но не может же он быть простым совпадением! – воскликнул Кравцов.
– Не должен, но может, – сказал Жунев, разливая по второму кругу.
Рюмочки у него были грузинские, металлические, с чеканкой, с непонятными буквами.
– Пороемся там завтра, на Скаковой, – сказал Покровский. – Еще есть заметное отличие между первыми тремя событиями и четвертым.
– На «Соколе» живы старушки! – догадался Миша Фридман.
– Живы полбеды, – сказал Покровский. – Тут другое: хотели ли их вообще убивать? Попробуй попади ночью. В то время как три первые бабушки ликвидированы наповал.
– Все три без шансов, – согласился Жунев. – А в этих промазал и добивать не прибежал.
– Там и не добежишь добивать, – сказал Покровский. – Прилично вокруг шуровать. Впечатление, что он больше продумывал, как отходить потом безопасно, чем как убить.
Некоторое время, недолгое, все молчали.
– Может быть, пациент всякий раз пробует разные способы? – спросил Жунев. – Попробовал издалека. Не вышло. Но что он теряет? Лето впереди, старушек вокруг пруд пруди… Время мирное, слава КПСС.
– Лето впереди… – согласился Покровский.
– План вместе составляем? – деловито спросил Жунев. Видно было, что ему не хочется.
– Мы потыкаемся день-другой туда-сюда, – сказал Покровский, имея в виду, что и ему пока лучше без утвержденного плана расследования. Подошел к окну, глянул на луну. Хорошая луна, толстая, в чистом небе. – Сейчас я обратно на «Сокол». Кравцов, со мной?
– Конечно! Осмотреть место в темноте? – догадался Кравцов.
– А я могу с вами? – робко спросил Миша Фридман.
Кравцов, как взрослый, важно сказал Мише, что у того сопли, что надо беречь себя для полноценной работы, но Покровский взял и Фридмана.
В темноте все выглядит иначе… еще и не сразу нашли лаз… Луна лупила, облаков почти нет, но, перед тем как лезть в кусты, Покровский все же включил фонарик: проверить, работает ли.
– Смотрите… кровь! – крикнул Фридман.
Будто без него не видно. Луч выхватил чуть сбоку, в пяти метрах от забора, распростертую на траве мужскую фигуру, кровь на траве и на голове.
27 мая, вторник
На «Гражданской» с электрички вместе с Покровским сошло человек десять. Пацан с дюралевым веслом, монтер с мотком провода, три коренастые подружки учащегося вида, мелкий ханурик, пытавшийся с ними заигрывать, но одна в шутку спряталась за другую, и ханурик сразу перепутал, какую он назвал голубкой, а какую ласточкой, и стушевался.
