– С повестью Василия Быкова «Обелиск». Про партизан, знаете?
Пронаблюдал специально: никаких эмоций у Маховского упоминание повести не вызвало, сказал лишь, что не знает.
– Вы ведь в пятьдесят пятой живете?
– Да… – еле слышно ответил Маховский.
– Вот я и подумал, может это ваш журнал?
– Я… Я Варвару Семеновну…
– Сергеевну, – поправил Покровский.
– Сергеевну… – лепетал Маховский. – Вообще никак… Мы едва знакомы… Мы вообще не знакомы!
– А что же вы тогда обоссались-то? – было бы эффектно спросить, но Покровский из деликатности воздержался.
Маховский схватился вдруг за сердце. У специалиста по чучелам оказался с собой нашатырь, но помогло не особенно. Вот уже ноги подкашиваются у Маховского, вот он уже садится к стене. Неотложка приехала быстро, минут через десять, но все равно радости мало, непонятно что с человеком. Чьорт побьери! Покровский узнал, куда везут, позвонил на Петровку, попросил коллег организовать наблюдение за Маховским в больнице.
Чуть было вслух не сказал Покровский сам себе, что это очень-очень странно – приступ из-за журнала. Вовремя осекся. Говорение вслух казалось ему одним из очевидных признаков наступления старости. Вот Жунев. Часто, собирая портфель, похлопывает по нему: «Так, то взял, это взял…» Или: «Не забыть Машке тетрадки эти долбаные купить». Не смущается, что рядом коллеги слышат это личное бормотание. Буквально два-три года назад такого с ним не было. Как безжалостно время – год-два и хряп-хряп. А Жуневу сорок, не так много.
У выхода курили дворник Кулик (самокрутку) и спец по чучелам («Стюардессу»). Возбужденно обсуждали интересное происшествие. Рассказали Покровскому, что Маховский вообще юмористический персонаж, ширинку часто не застегивает. «Но весь на фанабериях, не подступись!» Так выходило по их рассказам, что Маховскому на пустом месте приступ схлопотать – это в его амплуа. То есть жалко его, но как бы с юмором. Покровскому Кулик предложил глотнуть из чекушки, капитан отказался, Кулик сам глотнул.
Из открытого окна Дома офицеров раздавались звуки радио, производственная гимнастика. Таксист остановил свою «Волгу», вышел, сделал несколько упражнений, поехал дальше.
Прохаживается туда-сюда молодой парень в спецовке, дежурный от Гоги Пирамидина. Автолюбитель валяется под машиной – задергал как раз ногой.
Приехал на Петровку. Девушка из музея уже ждала у кабинета, добралась со второй попытки из Воронежа в Москву, а тут уж и на Петровку доставил ее Кравцов.
Треугольное лицо, высокий открытый лоб, ямочка на подбородке, огромные глаза, удивительной белизны небольшие зубы, рыжеватые пряди – настоящего цвета, похоже. Поверх синей кофточки бусы из черешневых косточек, черные кримпленовые брюки – простенько, но необыкновенно ладно.
– Позвонила женщина, сказала, что хочет подарить музею икону. Такие случаи бывают. Редко предлагают что-то ценное, обычно ерунду. Чаще старые люди обращаются. Однажды старушка позвонила и сказала, что хочет передать музею сундук жены Ивана Грозного. А живет она на задворках Воскресенска. Мы вообще в таких ситуациях просим нам привозить, но сундук – огромный объект. Я поехала оценить…
– Одна поехали? – спросил Покровский.
Старался не смотреть Покровский на Ларису, больно уж хороша.
– Нет, не одна, мне помощника выделили, Митю, комсорга нашего, но машину не выделили. У нас завсектором Тамара Юрьевна не очень благосклонна к дарителям. В общем, мы приехали. Электричка, потом автобус, там пешком. Зима была. Митька-то в валенках, а я… – девушка махнула рукой и шмыгнула. – Она нас еще долго домой не пускала, не верила, что мы из музея, на балкон вышла, требовала, чтобы мы удостоверения свои… Она коробочку спустит на веревочке, а мы туда удостоверения должны поставить, чтобы она подняла и прочла. Мы уже и уходить решили, ясно, что не в себе. Тут она согласилась так впустить.
– Жаль, – сказал Покровский.
– Почему?!
– Ну, когда бы еще довелось поставить удостоверения в коробочку.
– А если бы вывалились? Там сугробы!
– Да, этого я не учел. А что сундук?
– Ненастоящий оказался, конечно.
– Не жены Ивана Грозного?
– Его… ее, но нарисованный. Огромная картина, холст-масло. Изображен реальный сундук из Александровской слободы – с фотографии перерисован. Из альбома. Сама бабушка перерисовала. И она не только сундук перерисовала, у нее там полная квартира картин, на которых перерисовано что-то из альбомов. В основном даже не вещи, как сундук, а просто другие картины. «Мона Лиза», например.
– Мишки в лесу? – предположил Покровский.
– Как вы отгадали?!
– Если бы я решил так поступать, то начал бы с мишек, наверное. И альбом не нужен – конфету купил и вперед.
– Да, мишки в лесу! «Утро в сосновом бору» картина называется. То есть представляете, холст, а на нем мишки в лесу, но не копия картины Шишкина, а как бы сама картина изображена – в раме, на стене. Довольно похоже нарисовано, она училась в художке. И еще в углу написано крупными цифрами: дважды два равно четыре.
– Зачем?
– А у нее на всех картинах в углу что-то из таблицы умножения. Авторский знак. Я, говорит, требую, чтобы мои картины забрали в музей. Они, говорит, не хуже того, что на них нарисовано, даже и лучше, потому что выходит сразу две картины в одной – и старая, и новая. И таких людей к нам много обращается.
– И когда позвонила Варвара Сергеевна, вы отнеслись настороженно? Когда она, кстати, позвонила?
– На неделе… – девушка Лариса, чуть прищурившись, посмотрела на календарь за спиной Покровского. – На неделе с двенадцатого по семнадцатое мая, это я последнюю неделю работала перед отпуском. Думаю, во вторник или в среду.
То есть кирпич на голову Юлии Сигизмундовне уже упал, но остальные старушки еще были живы. Коптили, так сказать, вовсю небеса.
– Я стала расспрашивать, – продолжала девушка Лариса. – Говорит, очень ценная вещь, начало пятнадцатого века. Это, конечно, быть не может, пятнадцатого века, это было бы чудо. Я спрашиваю, а как вы узнали, какого века, а она вдруг трубку положила.
Вот оно что. Разговор кто-то мог услышать. Бадаев, например, в квартиру зашел. Или из комнаты вышел. И понял, о чем идет речь.
Инцидент с ключом приключился в разгар праздников, Кроевская испугалась, а когда праздники кончились, сразу позвонила в музей.
– Но вы ведь как-то узнали телефон Кроевской?
– Она же потом пришла в музей.
– Вот что! Когда?
– Это точно было в пятницу, я последний день работала. И тут она мне говорит, что икона у нее – Прохора Чернецова.
Отлично! Бадаев в квартире Ивана Брата о Чернецове как раз спрашивал. Тогда Покровский решил, что Бадаев Чернецова упомянул потому, что других иконописцев не знает, а могла быть причина конкретнее.
