– Я…
– Головка от… Где рюкзак?
– Так где… На работе. Лежит в сарае.
– Постирал рюкзак-то? – спросил Жунев.
Экает, мекает… Постирал или нет? Когда? Когда, сука, недавно, на днях? Да, стирал недавно. Иногда стирает потому что…
Заскрежетала дверь. Сержант заглянул, подал знак Покровскому, тот вышел. Когда проходил мимо подозреваемого, Бадаев сжался. Пока Покровского не было, Жунев и Гога Пирамидин о Бадаеве будто забыли, демонстративно обсуждали, что Подлубнову на день рождения подарить. Покровский вернулся довольно быстро.
– Что там? – спросил Жунев.
– Из Красноурицка звонили, – сказал Покровский. – Троебутов согласился дать показания.
Бадаев вздернулся.
– И славненько, – сказал Жунев.
– Что, симпотная таджичка была? – спросил Гога Пирамидин Бадаева.
– Как-кая т-таджичка… – вот Бадаев и заикаться уже начал.
– За которую вам с Троебутовым сто семнадцатая катила?
– Не было такого, – Бадаев попытался вскочить, но сел, увидев, что Жунев поднимает руку. – Троебутов не мог так сказать! Нас там не было, есть свидетели.
– Свидетель, – уточнил Жунев. – Все тот же Голиков.
– Не по сто семнадцатой поет Троебутов, – сказал Покровский. – Там у вас, мерзавцев, срок давности вышел. А по эпизоду с документом на переписанных. Он видел, Николай Борисович, что это вы документ подбросили. Чтобы руководство ваше сняли. А новое с Голиковым – чтобы к власти…
– Нет, не я, не я… – голос Бадаева сорвался, превратился в писк.
– Что ты визжишь, это вообще не криминал, а наоборот, – сказал Жунев. – Если ты список подкинул – хорошее дело сделал. Явка с повинной, можно сказать.
Бадаев не нашелся, что ответить.
Действительно, почему он с таким волнением отрицает неподсудную древнюю историю. Голикова боится, подумал Покровский.
– А час между тем поздний, твою мать, – сказал Жунев.
Желтый Бадаев, размякший… Не должен долго продержаться.
– Николай Борисович, – сказал Покровский. – Вы деловой человек. Давайте порассуждаем. Мы знаем точно, что на вас Чуксин тупик и Петровский парк. Две старушки – это высшая мера, уж извините. Обе с медалями, в дни великого праздника…
Бадаев издал какой-то звук. Покровский продолжал:
– А у нас еще пять старушек кокнуто по району. Возьмете их на себя? А мы вам все трое лично пообещаем, что пока вы будете ждать наказания… Знаете, есть потеха, смертников сгоняют вместе, заставляют их гадить друг на друга, на пленку записывают для архива Академии наук. Ну, это невинное. Это делают для начала, – «для начала» Покровский выделил, со значением произнес. – И мы обещаем, что с вами этого не будет. А что еще со смертниками бывает, даже и не услышите.
– Последняя операция, между прочим, тоже по-разному производится, – сказал Гога Пирамидин. – Если кого хочется дополнительно побольнее наказать, есть способы.
Бадаев вздрогнул.
– Мужики, не накручивайте поперек паровоза, – сказал Жунев. – Может, он еще в дурку уедет. В дурку хочешь, ублюдок?
Бадаев не нашел сил ответить, тяжело дышал.
– В дурке полная залупа, сто человек в палате, – сказал Гога Пирамидин. – Храпят, пердят. В шесть утра гимн по радио. В гробу ты хоть один – тихо, спокойно.
Бадаев руками лицо было закрыл, Гога резко крикнул «Руки вниз!», Бадаев отдернул – веки дергаются, щека трясется. Страшное дело – признаться в убийстве, но ночные планомерные уговоры… Опыт показывает, что через неделю признаются даже невиноватые. Бадаев пока об этом не знает.
– А ты пацана за ухо схватил, тебе не стыдно? – спросил Жунев.
Бадаев моргнул.
– Он даже не понял, какого пацана, – сказал Гога Пирамидин, двинулся к Бадаеву, Жунев его остановил жестом.
– Так стыдно или нет? – спросил Жунев.
– Стыдно, – сказал Бадаев.
Не сразу ответил. Не нашелся, что другое сказать.
– Говоришь неправду, – оценил Жунев.
Помолчали, попили воды, Бадаеву дали. Тот махом опустошил стакан. Жунев позвонил, чтобы новый графин принесли.
– Пиф-паф, – сказал вдруг Гога, целясь в Бадаева из воображаемого ружья.
– Молчит, – сказал Жунев.
– Я не убивал!
– Заладил, придурок…
Прошлись еще раз по алиби Бадаева на день убийства Кроевской. И пятое-то он делал на территории ЦСКА, и седьмое с восьмым и десятым. Говорил уже очень медленно, как заржавевший, не понимая, похоже, зачем об этом расспрашивают, зачем о том…
Машине заливки льда меняли колеса. Потом от геодезистов приезжал человек, будут обследовать участок, предназначенный для строительства нового большого объекта, крытого стадиона для футбола и легкой атлетики. С ним Бадаев взаимодействовал.
Но по минутам, конечно, не фиксировал.
В какой-то момент Бадаев успокоился. Одно спросят, другое спросят, в том числе ерунду какую-то, а признание прямо выпрашивают, а значит все верно он рассчитал, нет на него улик.
Тут Жунев врезал с правой. Бадаев снова слетел со стула, снова сидел на полу, щупал лицо. Зуб пощупал, не шатается ли.
– Аккуратнее, – сказал Покровский.
Имея в виду, что не оставлять следов побоев. Но Гога опытный страж порядка, не его учить. Сделал шаг в темноту и вновь возник в круге света с валенком в руке, с кирпичом в другой – не с таким большим и красным, как на Скаковой улице, поменьше и порыжее. Но кирпич есть кирпич. На глазах Бадаева засунул кирпич в валенок, пинками заставил Бадаева подняться, встать к стене и начал охаживать его валенком по почкам – раз, два… пять. Бадаев упал на пол. Пытался закрываться руками. Жунев сказал, что хватит.
Вернули Бадаева на стул.
– Признаешься?
– Я никого не убивал… – глухой голос.
Говорил уже.
– Почему вы мне не верите?! – такой порыв, такое отчаяние в голосе, что и невиновный мог спросить с таким отчаянием и порывом.
– Потому что ты (…) (…) (…), – Гога Пирамидин очень выразительно объяснил Бадаеву почему.
Поговорили о перчатках, о записной книжке, еще раз о ключе от комнаты Кроевской, о Прохоре Чернецове, Бадаев все отрицал, конечно, но было видно, что силы из него вытекают. Еще чуть-чуть, пара точных движений – и лопнет, поплывет. Но не лопался, не плыл. В паузах Гога включал валенок. Бадаев пытался падать, скрючиваться в клубок, Гога поднимал его за шкирку, ставил к стене, снова бил по почкам, от души. Валенок следов не оставляет. Бадаев валился – если понимаешь, что ногами пинать не намерены, разумно валиться. Гога его опять поднимал. Пару раз ногой пнул, конечно, но не сильно. А валенком работал на совесть. Бадаев довольно толково прикрывался руками. Еще через час Покровский понял, что сегодня Бадаев дотерпит… И он дотерпел – до того, что реально начал терять сознание, падал и падал. Пришлось прерваться.
