Бадаев направился к подъезду, но мощные фары ударили ему в глаза, две реки света – ослепляют, едва с ног не сшибают. Зажмурился, естественно. Света поумерили. Бадаев разжмурился обратно, а в лицо летит – не по прямой, а по высокой дуге, не вращаясь – какой-то явно опасный предмет… Не видно ослепленным взором, только быстро надвигающаяся тяжелая тень.
Поймал боксер, хорошая реакция. Да нет, любой бы поймал неувечный человек, большая реакция не нужна, Гога грамотно бросил, плавно, а жизнь дорога. Банальная гантель, но что за черт – окровавленная, и еще что-то такое на ней белело, на гантели… А тут что?..
Опустил глаза Бадаев, а почти прямо под ногами труп старой женщины с рассеченной головой.
Белые свидетели, подогнанные Жуневым, стоят, глазами хлопают, ртами хлопают. Прогуливались под луной и увидели, как этот вот человек – вот этот, да – как он бьет наотмашь, с размаха гантелей какую-то бабушку по голове. Им, кстати, этого и подписывать потом не пришлось, не попали они в протоколы, попадут в другой раз, но именно такая была заготовлена на случай упрямства Бадаева легенда.
Свидетели студенты, учатся вместе, двое наших, парень с девушкой, а третий – монгол. Постарался Жунев.
– Еще одну грохнул? – негромко спросил Покровский, выходя из тени. – Вас, Бадаев, оставь на секунду…
– Это не я! – закричал Бадаев. – Я ее не убивал!
Студенты стоят и смотрят, мертвая старушка, человек с гантелью над ней. Орет, дурачок, что не убивал. А кто, Пушкин? Ага, Пушкин с крылышками, слетел с небес да убил. У монгола оказался с собой «Зоркий» со вспышкой: щелк! Бадаев отшвырнул гантель. Покатилась, звеня, по асфальту. Поздно звенеть, Бадаев.
– Что вы гантелину-то кинули? – спросил Покровский. – Ваша же. Похожа, как у вас в комнате.
Бадаев метнулся в темноту, сам не зная куда, а из тени выступил… Даже не выступил, а, как это уже где-то было, словно в мультфильме вытянул длинную руку Гога Пирамидин, сграбастал Бадаева за воротник, толкнул к липе под фонарем. Фары-прожектора как раз погасли.
Уже и свет в окнах, крики люди услышали, огни увидели… Что же, лишние свидетели лишними не будут, но смотреть на Антонину Павловну им ни к чему, на тело ее уже набросили сверху брезент – р-р-раз, и два – быстро исчезла она со сцены, освещение поменялось; видно растерянного человека у дерева, многие узнают соседа… А перед ним два красивых, как в кино, милиционера: усталые, сильные, злые. Покровский впритык, Пирамидин на шаг сзади.
– Эту не убивал? А других убивал? Сколько старух убил?
И не понимает Бадаев уже, на каком он свете, понимает только, что ничего хорошего его не ждет. И от судеб, скорее всего, нет никакой защиты.
– Двух…
– Сколько? Громче!
– Двух.
– Громче! – зарычал сзади Гога Пирамидин и стал с яростной физиономией стягивать с себя ремень, пряжка блеснула… Ремнем еще не секли Бадаева.
– Двух! – закричал Бадаев… Все равно ему, все ему теперь безразлично, выхода нет. Отпирайся не отпирайся, а новый труп под ногами валялся, и отпечатки на гантелине, и со свидетелями менты, конечно, не оплошают, и даже, гады, сфотографировали.
– Где убивал, скотина? – заорал Гога так, чтобы уж точно все проснулись.
В каких-то окнах свет зажегся, ошалевшие горожане к окнам из темноты липнут – пусть слышат и видят. Вот и на балконах уже некоторые, спектакль. Реплики ночью слышны хорошо.
– Где убивал? – спросил Покровский.
Бадаев бы и ответил, страшно уже не отвечать, да зубы ходуном ходят, слова рассыпаются.
– У «Гражданской»? – этот неправильный вопрос, подсказка, но можно одну.
– Да.
– А вторую?
– Здесь, в парке…
– Громче!
– В парке… – показывает пальцем в сторону Петровского парка.
– Кого в парке убил?
– Соседку…
– По имени, кого убил в парке… Громче!
– Соседку Кроевскую…
– Чем убил?
Покровский не касается Бадаева, но тот сам прижимается к дереву, втирается в него спиной.
– Я…
– Чем Кроевскую убил?
– Асфальтом…
Вот, и это все слышали. Никакой адвокат уже не спишет это на выбитый самооговор, потому как неоткуда невинному помощнику заместителя коменданта ЦСКА знать, чем убита Кроевская. В «Вечерней Москве» репортажа с места убийства не было, по телевизору Жунев и Подлубнов подробностей не рассказывали.
Трясется Бадаев, как отбойный молоток, а чего трястись, можно уже и расслабиться – все главное уже произошло. Ну, потом еще одно будет, более главное, но позже. Можно некоторое время, наверное, и не трястись.
Это, впрочем, глумление – кто бы не трясся на месте несчастного идиота Бадаева.
– Зачем первую старуху убил?
– Попробовать…
Отличный ответ. А он-то, Покровский, тонкие концепции строил. Спрятать дерево в лесу! А все просто. «Попробовать». Конечно, когда берешься за такое сложное и новое для себя дело, как убийство, логично сначала попробовать.
– Галоши куда дел, в которых убивал?
– Вы… выбросил.
– Куда?
– В помойку в каком-то дворе.
От таких вещей избавляться не сложно, помойка уехала на свалку в Химки, там миллионы тонн дряни всякой со всего севера Москвы.
– Ключ куда дел?
– Какой?
– От двери соседки!
– Выбросил…
– Куда?
– В решетку водостока, на ЦСКА. За Дворцом тенниса сбоку… Я покажу!
– Почему туда?
– Не знаю.
Поплыл Бадаев. Выбросил в решетку – глупо, но не очень важно. Лежал бы там ключ спокойно хоть еще сто лет до ядерной войны, да и после нее лежал бы. Глупо, что сказал, куда. Даже если ключ каким-то образом исчез оттуда, подземным потоком унесло (что вряд ли), можно другой такой же туда положить, потом с понятыми достать. И отпечатки пальцев бадаевских на этот новый ключ получить не сложно, всучить ему просто этот ключ в руки. Да это все и не нужно уже – вишенка на торте. Много свидетелей слышало сейчас Бадаева, в отказ не пойдет.
– Икон сколько взял?
– А…
– Сколько икон взял у Кроевской?
– Одну!
Ладно. С иконами сюжет будет отдельный.
Покровский резко отвернулся, отошел в сторону. Гога Пирамидин возник, снова взял за шкирку Бадаева, запихнул в канарейку. Навсегда покидает армеец Бадаев Красноармейскую улицу.
На Петровке, на ночном допросе Покровский узнает подробности, которые его занимали. Как Бадаев понял про икону, что непростая. Проявил смекалку – хоть завтра в МУР (нужны, кстати, бывают такие сотрудники, которые по документам расстреляны, а физически под рукой на всякий пожарный; на Лубянке, Покровский знал, таких держат). Когда помогал Варваре Сергеевне при прорыве трубы, увидел отражение в стекле: она украдкой одну из двух икон со шкафа сняла и спрятала. Уж неизвестно, от глаз Бадаева она ее прятала или от продолжавшей хлестать воды. Но Бадаев икону в стекле неплохо рассмотрел, тем более что Спас в силах – самый запоминающийся сюжет. Ромбы-квадраты, Христос с книжкой на табуретке.
